Одним из распорядителей схода был бай Оразбай, всесильный аткаминер, прославившийся на весь край своим трехтысячным табуном, считавший себя главарем рода Есболат численностью в четыреста очагов. Именно по распоряжению Оразбая и была поставлена восьмиканатная юрта среди домов для переписчиков, возвышавшаяся тут, словно шатер хана некой всемогущей орды. Мало кто знал, что Оразбай не сам был зодчим этой идеи - ее подсказал сын бая, волостной глава Елеу. Этим громадным куполом здесь оказывали почет и уважение одному чиновнику-казаху, из больших начальников, который и спешился возле шатра вместе со своим денщиком, стражником и личным секретарем - русским джигитом.

Около двадцати юрт заняли переписчики, помощники этого большого начальника, - чиновники, пожилые женщины и джигиты, которым и предстояло провести санак. По-иному эти люди назывались регистраторами: среди них были русские и казахи, владеющие грамотой, кроме того, к санаку привлекли двадцать толмачей. Казахи из группы чиновников-регистраторов были в основном мелкими судьями, возрастом между тридцатью и сорока, а толмачи - и вовсе юнцами, учащимися лет семнадцатидвадцати.

Эти мальчишки, будучи на летних вакациях, которые длились у них обычно два-три месяца, нанялись на службу не только с целью заработать, но и чтобы хорошо провести время. Денег за санак им вполне хватит на пропитание, сносную жизнь до конца учебного года, а несложные обязанности они превосходно сочетали с увеселениями на зеленом джайлау. Свою легкую, привычную службу толмачей они обычно заканчивали до обеда, а затем садились на коней и устраивали скачки. По ночам джигиты гуляли с девушками, встречаясь с ними в укромных местах за окраиной аула... Порой, уговорив старших чиновников, отправлялись на охоту - преследовали по склонам Коксенгира зайцев, носясь туда-сюда вместе со сворой быстроногих гончих собак.

Юные толмачи, если их разговорить, весьма расхваливали своего начальника, чиновника-казаха, который руководил сана-ком. К ним присоединялись и некоторые регистраторы постарше, из городских казахов. Благодаря этим слухам, Оразбай и его сын Елеу составили свое, довольно преувеличенное, мнение об этом человеке.

Кроме студентов, на сходе работали и более опытные толмачи, специально приданные четырем волостям рода Тобыкты. Они прибыли из Семипалатинска ранее других, чтобы собрать людей на сход. Среди них был и толмач окружного суда Сарма-нов, а также толмач банка, тобыктинец по имени Данияр.

Волостные главы Жанатай, Елеу, Азимбай и самый юный из них, управитель из Коныркокше Самен были охочи до развлечений, равно как и прибывшие на сход семипалатинские толмачи и судьи. Сразу по прибытии эти полные сил мырзы спешились в ауле Оразбая, где для них забили жеребенка-стригунка, и шумная ватага городских и местных молодцов предалась веселью на лоне прекрасной долины. Тем временем волостные главы распорядились поставить сорок-пятьдесят новых белоснежных юрт у Ортабулака, а посередине - большую восьмиканатную юрту-шатер, как уже было сказано, по распоряжению Оразбая и совету его сына Елеу.

Подобными изысками степного зодчества они пытались не только угодить чиновникам вообще, но с особым почетом принять именно чиновника-казаха, возвеличив его как среди всех остальных, так и перед жителями окрестных аулов. Санак, о котором так много говорили в последние дни в доме Оразбая, не будет кочевать по другим волостям тобыктинцев. Когда закончат ставить причудливый поселок из разных юрт, наладят за ним должный присмотр, приготовят скот для забоя, сюда хлынет целая орда чиновников, значительный отряд, численностью не менее, чем присутствие солидной городской конторы. И вот, среди их всех, русских и казахов, больших и малых, - самым значительным и уважаемым, живущим в центральном восьмиканатном шатре и будет сановный казах по имени Азимкан...

Об этом важном начальнике особенно лестно отзывались гости дома Оразбая, заранее прибывшие на сход. Человек этот, по их словам, учился не где-нибудь, а в Петербурге. Был он гораздо образованнее и значительнее всех здешних казахов, что и немудрено: ведь он рос и совершенствовался в тесной дружбе исключительно с аристократической молодежью обеих столиц, с князьями да знатными дворянами. Он вхож в высший свет: вращается в обществе, близком к белому царю.

- Имел дело аж с восемью министрами! - возвестил один из волостных за дастарханом Оразбая.

- Младшие братья, племянники и даже дети жандаралов, что повыше корпусных, воспитывались рядом с ним! - подхватил другой.

- Он на короткой ноге с многими русскими миллионщиками, особливо из нового поколения! - заявил третий.

- Как ему, казаху, удалось так возвеличиться? - с удивлением вопрошал Оразбай.

На это толмачи и судьи, сидевшие за дастарханом, поведали историю чиновника, переданную понаслышке. Оказывается, этот торе сам был выходцем из родовитой среды - вот почему и дружил с русскими дворянами. Он был не кем иным, как внуком самого Жабай-хана, некогда державшего власть над всем Средним жузом. Старшие братья его отца, Куспек и Жамантай, по очереди долгие годы занимали должности глав Каркаралин-ского дуана. Именно они некогда низвели Кунанбая, отобрав у него должность ага-султана. По их наущению Кунанбая призвали в Омск для ответа, возвели на него следствие, чуть было не отправили в ссылку в «дальние земли собачьих упряжек, на край земли - в Сибирь».

Наверное, что-нибудь сверх того добавит и сам едущий торе, и даже скажет, в каком году-месяце произошло означенное событие, ибо сам был его свидетелем.

Говоря обо всем этом, льстивые чиновники не забыли намекнуть, что история с Кунанбаем делает легендарного сановника-казаха родственной душой Оразбаю, Елеу, Самену и Жанатаю, которые борются с его потомком.

Рассказ этот весьма понравился Оразбаю. Сидевший поначалу молча, насуплено слушая похвалы ожидаемому торе, он стал понемногу оттаивать. Причина была в том, что он, как всегда, вспомнил о своем давнем сопернике - Абае. Оразбай никогда не думал, что Абай выше него, напротив, он полагал себя значительнее Абая по авторитету и достоинству в глазах людей, а также, разумеется, - по богатству и мощи. Лишь одного он не мог оспорить - происхождения Абая. Отцом Абая был сам Кунанбай, отец же Оразбая, Аккулы, родился среди черни, он и баем-то не был.

Львиную долю своего богатства Оразбай добыл собственноручно, а начало знаменитым тысячным табунам положил простым воровством. В молодости был горяч, творил по всей округе набеги, полностью доверяя поговорке: «Коль узнают - барымта, не узнают - сырымта»⁷³.

Торе, которого ждали, отпрыск Жабай-хана, не особо лестно отзывался об Абае, что и понятно: чувствовалось, что это был сильный сановник, который ни во что не ставит ни самого Ку-нанбая, ни его сына. Как шепнул Сарманов, родовитый чиновный казах довольно хорошо говорил об Оразбае по пути сюда, зная о том, что сделал Оразбай в прошлом году.

Выйдя из Каркаралинска, проводя перепись на многих больших джайлау, он был достаточно наслышан о делах рода Тобык-ты. Дошли до него и слухи о том, как нынешней весной Оразбай, отрядив сто джигитов, совершил налет на кокенцев. Доносили, что он не только не порицал Оразбая за такое деяние, но и восхищался им, говоря: «Какая смелость - совершить налет! Чего только стоит лишь один такой поступок!» По слухам, он также назвал Оразбая самым крепким казахом края и обещал первым поприветствовать его среди тобыктинцев.

Наслышанный обо всем этом, Оразбай ни минуты не колебался, когда Елеу предложил поставить у подножия Коксенги-ра не тридцать, как просили, а целых пятьдесят белоснежных юрт, а посередине установить пять соединенных юрт, как ханскую орду, что было и лестью, и выражением высшего почтения славному торе. И теперь, прекрасно зная, что те донесут его слова кому надо, Оразбай не скупился на похвалы в адрес чиновника-казаха.

- Кому же воздвигать ханскую орду, как не ему? - с жаром говорил он перед семипалатинскими толмачами. - Он и русский чиновник, и самый достойный из казахов, родовитый, настоящий хан! Его удостоил своею милостью сам белый царь. Кому ж другому оказывать такие почести?