Абиш понимал, что сегодняшние значительные, суровые слова отца - это плод многолетних размышлений, и высказал он их отнюдь не в досаде, после встречи с двумя лицемерными халфе. Снова сердце Абиша сжалось в предчувствии скорой, долгой разлуки с постаревшим отцом...

Два года назад, во время учебы в артиллерийском училище, когда врачи обнаружили у него туберкулез, его отправили лечиться на юг, сначала в Крым, в Феодосию, затем на Кавказ, где несколько месяцев пришлось пролежать в Абастумане, возле Кутаиса. А прошлой осенью, получив назначение в Туркестанский военный округ, Абдрахман совершил продолжительную поездку в Ташкент. Эти поездки не прошли даром для молодого пытливого ума, Абиш увидел много нового для себя. Он увлеченно рассказывал отцу о жизни крымских татар, кавказских горцев и узбеков.

И сейчас, когда Абай коснулся в разговоре темной изнанки исламской политики, идущей из тех краев, где он побывал, Абиш невольно вернулся к воспоминаниям о былых путешествиях и встречах с разными людьми... В военном училище Абдрахман подружился с юнкером, живым, общительным казанским татарином Гизаттулой, который много рассказывал ему о своей родине. И тот, кстати, тоже говорил об имамах и хазретах, упорно разжигающих вражду между русскими и татарами. Хотя их воссоединение произошло уже очень давно, глухая стена между ними сохраняется благодаря неуклонным стараниям религиозных деятелей, - рассказывал, сильно сокрушаясь при этом, юнкер Гизаттула. Рассадниками этой фанатической заразы межрелигиозной вражды являются мечети и медресе. Имамы и хазреты, муллы и ишаны преграждают молодежи дорогу к русской культуре, запрещают учиться в русских школах.

В конце этого разговора, что продлился до полуночи, Абиш высказал следующее, прежде чем распрощаться:

- Отец, сегодня мне открылся весь смысл того, для чего вы трудитесь и за что боретесь. Все эти муллы, имамы, ишаны своими назиданиями, на самом-то деле, приносят не пользу народу, а вред... Вы же, ага, срываете с них фальшивую личину и прочь отбрасываете в сторону. То, что вы делаете, - очень нужное дело. И как было важно для меня понять это теперь! -признался Абиш.

Абиш замолчал, склонив голову, в знак своей сыновней благодарности...

Он читал рукописи переводов стихотворений Лермонтова, что сделал Абай за прошлый год и нынешний, работал с огромной увлеченностью, - и это не было случайной забавой. Это было все той же борьбой Абая - против всех этих халфе в чалмах, борьбой за свет против тьмы душевной.

Абай тоже долго не произносил ни слова. Оба сидели, захваченные огромной печалью. Предстояли расставание, дальняя дорога. Неизвестно, как долго продлится разлука.Скоро ли смогут они увидеться. Оттого и все последние дни Абай старался держать сына возле себя.

В эту осень, став плечом к плечу, отец с сыном провели в Семипалатинске успешную борьбу, спасая жизни своих молодых друзей. Завершая сегодняшнюю встречу, Абай напомнил и об этом:

- Айналайын, Абиш, а мы ведь успели здесь не только вместе помечтать, поговорить обо всем самом хорошем. Нам пришлось, сынок, сражаться рядом, на общем поле битвы! И для меня большая радость, джигит, что пришлось увидеть тебя в схватке!

Абиш догадывался, что отец доволен им за его решительные действия в деле Макен Азимкызы. Но впервые высказанная прямая похвала Абая сильно порадовала молодого поручика. Он весь просиял, словно ребенок.

- Вы хотите сказать, ага, что я успешно провел первую битву и выиграл. Но лично моих заслуг здесь немного, верх взяли русские законы, которые оказались для Макен гораздо милосерднее, чем шариат и законы степи. В деле Макен победило не мое искусство ходатая, а сам ход дела в суде. Русские законы не могли с позором отступить перед аменгерским правом. А самая большая победа, отец, - это дерзкий поступок, на который решились Дармен и Макен!

Абай не хотел бы ни на час отпускать сына от себя, но в городе собрались многочисленные друзья Абиша: Какитай, Дармен, Мука, веселый Утегельды, певец-сере Алмагамбет и любимый с детства Абиша рассказчик «романов» Баймагамбет-ага.

С ними Абиш должен был провести пару прощальных вечеров, что проходили на квартире Какитая и в Затоне у Дармена, в доме Абена.

Грузчик Абен и его жена Айша не изменили своего отношения к гостям, хотя сильно пострадали из-за них, и в доме у них все было перевернуто вверх дном, разгромлено и порушено. Дармен так и остался у них жить, вместе с ним нашли приют у гостеприимного очага и Мука с Алмагамбетом. Хозяева этого очага радушно встречали молодых гостей.

Когда друзья в ожидании мяса сели пить чай за круглый стол, в дом неожиданно заглянул Павлов. Все молодые степняки, хорошо знавшие его, встретили гостя с шумной радостью. Абиш, с приветливой улыбкой, воскликнул по-русски:

- О, как хорошо, что пришли! Какой приятный сюрприз!

Встретив нового гостя у двери, он провел его к своему месту и усадил между собою и хозяином дома, Абеном. К нему-то как раз у Павлова было какое-то дело.

Прихлебывая чай, Павлов заговорил с Абишем. Речь пошла о деле Макен.

- Мы с моим другом, студентом-юристом Марковым, добавляем к делу свидетельства причастных к нему рабочих и пострадавших людей из Затона. Для Маркова - это первое дело в качестве стряпчего, ну а ваш покорный слуга, признаться, не столь уж поднаторел в адвокатуре, поэтому я смогу лишь давать кое-какие советы. К тому же, как вы понимаете, мне предпочтительнее действовать не в открытую.

- Значит, Федор Иванович, дело Макен Азимовой, сбежавшей из степи в город, тоже входит в вашу революционную программу? - шутливо спросил Абиш.

Павлов ответил ему в тон, усмехаясь в бороду:

- Безусловно! Иначе почему бы рабочие Затона подставляли свои головы под шокпары богатеев города и степи?

- Стало быть, грузчики Затона внесли, силой мускулистых рук, что-то новое в свою борьбу?

- Совершенно верно. Но что еще важнее - рабочие непосредственно столкнулись со своими истинными врагами. Это была хорошая школа, вот наши Абен и Сеит теперь хорошо понимают, кто их враг. А молодой Марков даже написал друзьям в Россию, что средневековый обычай «умыкания девушки» способствовал распознанию казахскими рабочими их подлинного врага. - Такой шуткою Павлов закончил свой разговор и, допив чай, засобирался уходить, у него были спешные дела в городе.

И тут Абен, примерно поняв, о чем шла речь, высказал свое:

- Стоит Маркову и Павлову начать разговор о том, что нашими врагами являются баи, торговцы, волостные да чиновники, как рабочие Затона тут же начинают им рассказывать, сколько им пришлось перестрадать от этих богатеев. Вообще-то людям, знающим своего врага, не приходится ошибаться, когда надо замахнуться дубиной!

После ухода Павлова, на весь вечер, - пока варилось мясо, а затем после ужина и позднего чая, - молодежь отдалась стихам, пению, игре на домбре. Присутствующие на прощальном вечере пожелали прослушать новые стихи и песни Дармена.

Проиграв вступление на гудящем низком звуке, музыкант сделал паузу, поднял глаза и, окинув молодыми, добрыми глазами лица друзей, сказал:

- Вы просите исполнить что-нибудь из нового. Но вы же понимаете, друзья мои, о чем только я могу думать и что переживать в эти дни. У меня есть песни, которые еще никому не пел, и даже сам для себя не пел - они вот здесь у меня, в груди. Я думал, что, когда увижу, наконец, свободную и счастливую Ма-кен, ей первой и спою эти песни... Но ты, Абиш, собираешься в дорогу, Бог весть, когда еще увидимся, - и я хочу, чтобы перед отъездом ты услышал эти песни и увез их с собой в дальний край.

Вы все помните, конечно, сказку «Шаркен», которую рассказывал нам Баймагамбет-ага. Раненный стрелами юноша Зукуль-Макан говорит своему мудрому другу Дандану: «Погиб в бою мой старший брат, батыр Шаркен. Я сам ранен - вот мои раны на теле, и ты видишь мои раны сердца. Сделай что-нибудь такое, Дандан, чтобы я забылся и не мучился от своих ран!»

В голосе Дармена, обычно веселом и радостном в кругу друзей, сейчас прозвучала такая нестерпимая боль, что все друзья смолкли, замерли, с безмолвным сочувствием глядя на него.