Души этих двух людей, одаренных великой человечностью, -достойного отца и не менее достойного сына - способны были разговаривать, чувствовать друг друга в кромешной темноте зимней ночи, - по каждому движению, шороху, самому незначительному звуку. Такой немой разговор двух сердец и называется любовью.
Лежа в темноте, Магаш, по своей привычке к последовательным, самым глубоким размышлениям, все думал, как утешить отца, как отвлечь его от роковых мыслей. Даже человека незаурядного ума и огромной души, гениального по природе, можно увлечь, словно малое дитя, хотя бы чем-то и незначительным. Магашу казалось, что он сам - лекарь своего старого отца, и теперь ему надо больше думать об отце, нежели о себе. «Если что-то случится со мной, он же не выдержит, рухнет, потеряет всякую надежду, опору в жизни! Отец! Неужели он так и уйдет, словно сорвавшись в бездонную глубину, и никого не будет рядом с ним у края бездны?»
Даже думая о своей болезни, Магаш не бывал столь огорчен, как от этих мыслей об отце... На его глаза навернулись слезы, к горлу подкатил горький ком, и он заплакал. Магаш судорожно ловил воздух ртом, словно задыхаясь в этой темной комнате.
На следующий вечер, исполняя свою новую роль лекаря при отце, Магаш направил к Абаю детей. К тому времени, по совету сына, Абай сменил обстановку на более ему привычную: переехал вместе с Дарменом и Баймагамбетом в дом Кумаша, где, как всегда, царили покой и тишина. День был субботний, и к Магашу, как обычно в выходные дни, приехала ночевать учащаяся молодежь, ее-то и отправил Магаш на санях к Абаю.
Дети изрядно повзрослели. Самым старшим из них был Рахим, сын Даркембая, а несколько городских и степных детишек, которых хорошо знали и Магаш, и Абай, годились Рахиму в младшие братья: Асан, Усен, Аскар, Максут, Шакет, Мурат и другие - ныне подросшие дети бедных друзей Абая. Были и близкие сородичи - шестнадцатилетние учащиеся пятого класса гимназии - Ныгмет и Жалел Кунанбаевы.
Рахим уже окончил русскую школу и поступил в Учительскую семинарию, недавно открытую в Семипалатинске. Асан в этом году завершал обучение в Городском пятилетнем училище. Дети грузчиков и жатаков, Аскар и Мурат, тоже многому научились, получив хорошее воспитание, несколько подросли и возмужали.
В свои двенадцать-тринадцать лет эти ребята уже начали отпускать волосы, делать прически. Хорошо, по размерам сшитые мундирчики сидели на них весьма ладно. Лица их выглядели свежими, загорелыми, а руки, не знавшие тяжелого труда, были тонкими, узкими, с красивыми белыми пальцами.
Ныгмет и Жалел стали, что называется, джигитами-подростками. Считая себя выходцами из аристократической семьи, они держатся надменно и горделиво.
Угрюмый, с холодными глазами на смуглом мрачном лице, бесспорно доставшимися от Азимбая, Ныгмет вдруг весь преображался, неприятно поражая людей, едва ему приходило в голову захохотать. Вначале чуть выпячивалась, словно насмехаясь над кем-то, его нижняя ярко-красная губа, затем, сделав обратное движение, она открывала крупные белоснежные зубы. Правда, порой мальчишка забывал о своей роли вельможи и становился самым обыкновенным балагуром-пересмешником.
Больше всех внимание Абая привлекал сын Какитая - Жалел. Его жесткие, черные, как уголь, волосы, растущие торчком, словно ежовые иглы, делали огромной и без того большую голову. Также и некое сходство этих волос с коротко обрезанным конским хвостом выдавало упрямство, капризность характера. Если большой гладкий лоб Жалела свидетельствовал о недюжинном уме, то раскосые узкие глазки под угрюмыми бровями хранили особую холодность. Эти маленькие хмурые глаза были накрыты мясистыми складками, отчего казалось, что у мальчика вовсе нет ресниц, и неподвижный взгляд его жутковато напоминал змеиный. Несуразно маленький нос Жалела представлялся чужеродным на его большом, плоском лице, а редко посаженные мелкие зубы отнюдь не украшали бедолагу даже в то время, когда он весело хохотал.
Характерно, как оба гимназиста относились к Абаю. Эти двое мальчишек вообще привыкли, что в любом из домов Кунанбаевых их хвалят и носят на руках. Живя в городе и обучаясь наукам, они считали себя выше других казахов, в том числе и Абая, который по одежде ничем не отличался, скажем, от их собственного деда. Им и в голову не приходило, что степной казах может стоять на одной ноге с ними, такими образованными и умными. Кроме того, как это ясно видел Абай, они были весьма далеки от таких понятий, как «талант», «акын» и тому подобное. Особенно они не прощали Абаю его выговора: ведь он освоил руский язык довольно поздно и некоторые слова произносил неточно. Так, стоило Абаю на русском языке произнести имена поэтов, названия книг, прочитать стихи, как они тотчас выражали свое детское презрение - высокомерным взглядом или снисходительной улыбкой.
Сегодня, будучи гостями Абая, Ныгмет и Жалел вели себя по привычке, как всегда в доме у родственников. Подложив под головы большие подушки, с папиросами во рту, то на бок поворачиваясь, то на спину, нагло раскинув ноги, они шептались меж собой по-русски. Эти разговоры касались то некой гимназистки, с которой они намедни познакомились, то недавней гулянки, опять же - девушек, что были на этой гулянке, да молодой хозяйки квартиры, в которой они оба жили, и где также закатывали всякие гулянки...
Не имея никакого желания слушать Абая, Жалел и Ныгмет вскоре вообще ушли в другую комнату и там, разлегшись рядышком на постели, беспечно потягиваясь, посмеиваясь, окунулись в свои привычные разговоры о тайных похождениях.
А что же другие дети? В отличие от этих двоих, которые считали стремление к познанию пустым занятием, они тянулись к Абаю, видя в нем мудрого наставника, с особой чуткостью желая понять состояние его души. Даже самые маленькие из них - Шакет и Мурат, с огромным желанием старались быстро, исчерпывающе отвечать на каждый вопрос. Рахим и Асан знали о болезни Магаша, хорошо понимали, что сейчас испытывает его отец, и с искренним сочувствием внимали каждому грустному вздоху его. Об этом предупредил их сам Магаш, и они выполняли его назидание.
Именно поэтому Рахим и Асан, придя вечером к Абаю и усевшись за большой круглый стол дома Кумаша, завели разговор осторожно, стараясь не ранить Абая. Говорили о том, что происходило в городе.
Вначале Абай по очереди спросил Мурата, Аскара, Максута и Шакета об их семейных делах. Мурата он спросил о Сеите, Абене и Сеиле, а также о старой матери Дамежан и о его отце Жумаше - чем они нынче существуют, каким ремеслом заняты, нет ли голода в их домах, не остались ли их отцы без заработка?
Из ответов всех четверых мальчишек Абай понял, что сейчас их семьям приходится туго: во всех жатаках, во всем городе - безработица, что осложняет существование простых людей. Слушая их, Абай почувствовал, насколько ребята выросли, возмужали. Сын Сеита - Аскар даже приятно удивил Абая.
- Такого тяжелого года, как нынче, еще на моей памяти не было, - степенно сказал мальчик. - Даже самые сильные, самостоятельные мужчины, такие, как мой отец, не могут заработать денег на семью. Мать страшится, она так и говорит: если бы не твоя стипендия, то мы бы все голодали!
Этот чистый, кристально честный мальчик и мыслями, и душой был вместе с другими людьми, близко к сердцу принимал их тяготы и невзгоды. Впрочем, таковыми были все, оставшиеся с Абаем в комнате за круглым столом, в отличие от двух маленьких степных аристократов, что развалились на высокой кровати за стеной, чьи смешки и какое-то шутейное звериное ворчание доносилось до них, сидящих здесь, совершенно иных людей...
Аскар, Максут, Мурат и другие не были оторваны от своих родных очагов, они искренне проникались заботой о близких людях, прекрасно знали об их лишениях и невзгодах, глубоко понимали нужду аула.
- И впредь будьте такими, - твердо сказал Абай. - Все знайте о людях, внимайте им!
Ребята, в свою очередь, сами видели, с каким огромным желанием разговаривает с ними этот пожилой человек, со всей душой, внимательно слушает их. И они стали еще более откровенными, рассказывая о тяжестях и невзгодах, обрушившихся на город в последние дни. Рахим и Асан по очереди обстоятельно поведали Абаю об этом.
