Как-то раз Какитай и Самарбай остались с Магашем наедине. Весь тот день к Магашу шли люди с просьбами разрешить их споры. Магаш тогда чувствовал себя плохо и лежал в постели, но не переставал принимать посетителей. Вечером Какитай и Самарбай сели по обе стороны от него и решили дать ему совет:
- Тебе надо скорее уехать домой. Поедем завтра же! Надо избавить тебя от нескончаемого человеческого потока.
Магаш ответил:
- Чего вы мне предлагаете остерегаться? Никто не ушел от смерти, даже Темир Би. Если меч смерти над тобой занесен, то он, пожалуй, разрубит и железо!
Затем он объяснил, почему не может изменить сложившееся положение:
- Люди спрашивают: есть ли в тебе справедливость? Ведь перенял же ты что-то от своего благородного отца. Дай мне это снадобье! Каждый взывает... Кто я? Что я храню в душе, что хочу вынести на суд людей? Я должен ответить на все эти вопросы.
Другие, очень значимые слова, крепко запечатлелись в памяти Самарбая: «Чем золото лучше камня, если то и другое спрятать, засыпав песком?» Многие слова Магаша повторил Самарбай, запомнив их, словно стихи: «Как бы ни было дорого каждое мгновение жизни, каждый ее вздох, - нельзя упросить эту жизнь длиться вечно! Движение даже маленькой стрелки часов быстрее галопа самого лучшего скакуна.»
Абай подивился, какой незаурядный ум стоит за словами его дорогого сына, которые люди уже передают из уст в уста, но в то же время им овладела глубочайшая скорбь. Всю ночь Абай ворочался, в страхе просыпаясь. Наутро, быстро собравшись, он отправился в город. Баймагамбет правил санями, верный Дармен сопровождал его.
Поехали, несмотря на трескучий мороз, который стоял в степи и сегодня: только оделись потеплее, укрывшись от ветра, да в сани Абай распорядился постелить толстую кошму.
Прощаясь, он не сдержал слез, плакала и Айгерим, ее горячие слезы катились из глаз крупными каплями, тотчас замерзая на длинных ресницах. Такой облик жены, с прозрачными льдинками на светлом лице, еще долго стоял перед глазами Абая, когда сани, запряженные двумя конями, стремительно понеслись в сторону города, в вихре белой морозной пыли... Бледная, исхудавшая Айгерим, оставшаяся позади, будто бы молча говорила ему о своей безграничной любви и печали.
Не ел и не спал в этой тревожной дороге Абай. Измученный тяжелыми думами, он выглядел хуже больного. В город приехали вечером, сани развернулись во дворе дома, где жил Магаш. Тот, услышав скрип полозьев на дворе, быстро надел бешмет, тымак и выскочил наружу. Увидев перепуганного отца, он прильнул к нему, стараясь как-то успокоить его.
Абай залюбовался своим сыном, когда тот в сумерках бежал к нему навстречу через заснеженный сад Сулеймена. С первого взгляда он узнал его не сразу, поскольку Магаш, уже долго находясь в городе, сшил себе новую одежду.
Это был хрупкий юноша, прекрасно одетый и красивый лицом, хоть оно и выделялось на фоне темной одежды изрядной бледностью. Его бешмет обращал на себя внимание хорошим городским покроем, а ткань была мягкой, пуховой, сотканной из обычной нити вперемежку с верблюжьей шерстью. Ворот и рукава были темно-коричневого бархата, довольно искусной работы. Глаза сына горели в вечернем сумраке радостью и тревогой.
То, что в обличье столь изящного молодого человека к нему бежит именно его сын, Абай понял по привычно звонкому голосу, когда тот приветствовал его. Это не был голос больного человека, как думал о нем Абай: лежит, исхудав, в постели, но, напротив - он легко бежал по неглубокому снегу двора, и всем своим видом, движением казался бодрым и полным сил.
Абай, одетый довольно тепло и бывший от этого совсем уж толстым, неповоротливым, едва поместился на узкой лестнице крыльца и, обняв сына, поцеловав его в лоб, указал рукою вперед:
- Иди сначала ты, веди меня в дом!
Тут Абай и заметил впервые, что Магаш, идущий перед ним по лестнице, движется как-то неловко и вяло, словно пожилой человек, и это глубоко опечалило и насторожило его. Похоже, только что пробежав по двору, он истратил все свои силы, и действительно серьезно болен...
Абай умел подмечать даже мельчайшие обстоятельства, и тут, в этой печальной обстановке, этот дар, увы, не покинул его: нет, не нравилось Абаю теперешнее состояние сына, очень не нравилось, как он поднимается по лестнице.
Но ведь он все же ходит, не лежит, неужто отступила болезнь? Или это лишь временное облегчение? И вновь забилось отцовское сердце в тревоге.
Весь вечер Магаш старался держать себя по возможности бодро, в приподнятом настроении, весело рассказывая о чрезвычайном съезде, о событиях в городе, высказывал свои взгляды на разные явления жизни.
Магаш вовсю старался рассмешить отца, артистически изображая людей, знакомых Абаю и никогда им не виданных, приехавших на съезд из дальних мест. Милосердный, благородный и прямодушный Магаш преображался, изображая смешные или досадные сценки, разыгравшиеся на чрезвычайном: слишком уж он гневался на этих плутоватых аткаминеров, наглых кляузников, на ненасытных взяточников, у кого на уме были самые коварные намерения. И в то же время, бичуя их невежество, темноту, глупость, он жалел всех этих людей, называя их несчастными.
Магаш был в городе с начала нынешней зимы, вот уже несколько месяцев вдали от отца: Абай видел, что в нем произошли разительные перемены - он возмужал, стал даже как будто выше ростом.
Абай понимал, что именно в этой сложной обстановке, среди множества людей, участвуя в горячих словесных противостояниях, не раз размышляя над всякими явлениями и обстоятельствами, молодой джигит набрался немалого жизненного опыта. Умный, рассудительный, образованный, в меру взвешенный, Магаш, похоже, теперь вполне готов держать себя на равных с людьми, умудренными солидным жизненным опытом.
Все рассказы, которые донесли до Абая путники, ехавшие из города, были правдивы: он теперь сам убеждался, каков стал его Магаш! Но, чем больше его душа наполнялась радостью и надеждой, тем горше становились думы о здоровье Магаша. Как бы сын ни уводил разговор в сторону, в этот вечер Абай все же улучил минуту и напомнил ему о докторе. Что это за доктор, у которого лечится Магаш? Насколько он образован? Как отзываются о нем Павлов и его жена? Спросив один раз, Абай все чаще стал переводить разговор в это русло, беспрестанно переспрашивая сына о докторе: что это за человек, как он лечит его?
Магаш говорил, что сейчас он находится под наблюдением доктора Станова, человека среднего возраста, образованного, с большим опытом. Этот врач приехал в Семипалатинск недавно, и они с ним не просто познакомились, но сблизились, стали друзьями. Сам Павлов и привел его к Магашу. Станов наблюдает за Магашем с особым вниманием.
Пусть отец сам поговорит со Становым, посоветуется с Павловым и выскажет свое мнение. Магаш очень нуждается в совете Абая. Ничего такого страшного он сам не чувствует, и отцу также не о чем волноваться.
Так утешал Магаш Абая в тот первый вечер, принимая его в доме Сулеймена как дорогого гостя, но он все равно не мог успокоиться. Эта ночь для обоих была бессонной... Абай не спал, издали чутко прислушиваться к любому шороху, дыханию, редким покашливаниям Магаша за дверью. Временами отец, незаметно проваливаясь в сон, вдруг просыпался от кошмара, снова лежал с открытыми в темноте глазами, не переставая тяжко вздыхать. Магаш, также лежа без сна на высокой кровати в соседней комнате, явно чувствовал беспокойное состояние отца. Они будто вели меж собой бесконечно печальный разговор.
Ничто не может сравниться с этим бессловесным разговором двух чутких сердец. Даже в обычной, спокойной обстановке многое понятно без всяких слов - между отцом, искренне любящим своего сына, и сыном, искренне любящим своего отца. Но когда одному из них угрожает опасность, эта тонкая связь обостряется, восприятие каждого усиливается во сто крат, и в таком состоянии человек обретает особую чувствительность, которая способна наполнить его душу смертным страхом другого, самого близкого - умирающего человека...
