Весной 1942 года тяжело заболел и вскоре скончался мой отчим Александр Кондратьевич…　

В эти же дни Колю призвали в армию. Но погиб он не от пули — от болезни. Почему так быстро? Словно ударом, подсекла его болезнь. Может быть, мне правду объясняли, что организм, ни разу не знавший никакой хвори, организм особенно здоровый, иной раз может утратить сопротивляемость к болезни?.. Нет… Не так, наверное. Просто на второй год войны мы уже очень сильно оголодали.　

За считанные недели мама и я остались одни и пополнили растущую вдовью армию.　

Свет был нам не мил. Силы уходили.

Но силы были нужны. Меня звала работа. Сначала — поездки с учениками в колхоз на уборку хлопка. Хлопок — это обмундирование, бинты, вата, порох. Хлопок исцеляет и убивает. Фронту хлопок очень нужен. Потом — занятия в школе. Литература и история учат любить и ненавидеть, математика — делать расчеты для меткой стрельбы, для умения безошибочно прокладывать боевые курсы… Школа нужна фронту…　

Мама отдала свою комнату беженцам и перебралась ко мне. Она продолжала работать в библиотеке. Вскоре наша профсоюзная организация добилась для меня разрешение на поездку к сыну.　

В городе на пути от станции к школе пилотов я познакомилась с девушкой в военной форме с голубыми петлицами на гимнастерке. Светловолосая, голубоглазая, спортивно сложенная и очень молодая. Назвалась Наташей. Она сказала:　

— А ваш сын учится у меня.　

— Чему учится?　

— Летать. Я — летчик-инструктор.　

— И как он учится?　

— Сначала у него не получалось. А на днях я ему объявила благодарность за отличные полеты. Через недельку будет сдавать экзамены.　

— По каким предметам?　

— Главный предмет у нас — воздух. А уж на земле как-нибудь сдаст.　

Я подумала: «И такие есть учителя — «воздушные».　

— Сколько тебе лет, Наташа?　

— Девятнадцать.　

Когда пришли в лагерь, она требовательно окрикнула:　

— Товарищ курсант!　

Подбежал курсант в выгоревшем на солнце и залатанном обмундировании, в потрепанных кирзовых сапогах, лихо козырнул:　

— Я вас слушаю, товарищ инструктор.　

— К Колесникову мать приехала. Найди его… Отставить. — Она ему что-то шепнула. Тот понимающе кивнул, козырнул и убежал к землянкам.　

Конечно же, мой Лева пришел в новеньком обмундировании и в яловых сапогах. Чудаки! Думали, что я расстроюсь, узнав, как туго в тылах со снабжением. Лишь бы на фронте всего хватало…　

Печальный у нас был разговор. Коля и Лева не называли друг друга отцом и сыном: «Николай Захарович». Познакомились-то мы, когда Лева учился уже в первом классе. Но отношения у них сложились по-мужски дружеские. Они вместе ходили на охоту. Они любили одни и те же книги. Коля привил Леве любовь к истории, пристрастие к спорту. Так же дружны они были с Кондратьичем. И вот его нет…　

Потом сын показал мне самолеты. Самолет, на котором учила летать своих курсантов Наташа, имел голубой вымпел на борту: Лева объяснил:　

— Наш экипаж — лучший в отряде. Вот и вымпел.　

Таких маленьких машин я раньше даже не видела. Спросила:　

— Ты очень горюешь, что на флот не попал?　

— Я просто не знал, что летать так здорово! Я теперь никогда не уйду из авиации.　

— Тогда летай.　

Повидав сына, я почувствовала, что смогу работать.

Ташкент — глубокий тыл. Зима там «сиротская». Значит, с топливом полегче. Вот и разместили здесь многие эвакуированные производства, организовали госпитали. Город был переполнен. Но переполнен в основном старыми, малыми, женщинами и инвалидами. Женщины и подростки работали на производствах. Даже в милиции было много женщин. Конечно же, в таком скоплении народа встречались и негодяи. Пользуясь тем, что в домах нет мужчин, они иной раз среди бела дня отнимали последнее.　

Привязался раз один такой и ко мне:　

— Позвольте ваши часики.　

Он не знал, что я подходила к своей калитке. «Джона» — вертушка у меня под рукой, «кина» — я влетела в калитку, «пой!» — и что было силы хлопнула тяжелой калиткой, попала ему по пальцам. Не ушел далеко негодяй — попал в руки старика участкового.　

Не хочется больше вспоминать о выродках.　

О людях добрых расскажу.　

Многие узбеки усыновили детишек-сирот и заботились о них, как о своих. Многие пускали к себе на квартиру беженцев, не спрашивая с них ничего. Среди горемык приехало немало евреев. Это и понятно. Гитлеровцы им не оставляли и капли надежды на пощаду.　

Работы хватало, и не только в школе. Рыли канал. Убирали хлопок, сахарную свеклу, пшеницу. Ученики и учителя всегда имели наготове мешки со всем необходимым для отправки на работы.　

Объявляют поездку. Все мчатся по домам и тотчас возвращаются в полной готовности.　

Лёссовые почвы Средней Азии необычайно податливы в распутицу. Иногда так вязнешь в грязи, что думаешь, легче и помереть, поплакав, чем двигаться дальше.　

Однажды, это было в районе станции Голодная Степь, после очередной работы мы возвращались в Ташкент. Нас отправили на телегах, запряженных волами. До станции километров тридцать. Волы идут медленно, телеги плывут по оси в грязи, моросит. Мы вымокли, промерзли насквозь. Зубы у всех стучат, ни пенье, ни рассказы больше на ум не идут. Ехало нас человек шестьдесят. На передней телеге — молоденькая учительница, почти девочка. В середине обоза — Иван Алексеевич Поликарпов, завуч. Я — на последней телеге. Хотя было темно, ребята увидели: передняя телега уже у станции. Надо спешить к поезду. Многие попрыгали с телеги и побежали. Попрыгали в грязь. А дорога делала поворот. Чтобы срезать его, один мальчик, самый маленький, щуплый, бросился с дороги.　

Снег с дождем пошел, как назло, гуще. Стало совсем темно, и очки мне залепило. И тут слышу: мальчик кричит, плачет. Я бросилась на голос. Паренек увяз по колено в огромной луже, образовавшейся у водокачки. Я сама чувствовала, что вязну глубже. Ботинки у меня сползают с ног, на плечах рюкзак, в руке продукты на всех, обхватила мальчика. Он приободрился, пошел сам. Добрались до твердого места. Впереди, слышно, пыхтит поезд. Вот-вот отойдет. Вдруг смотрю: маячит фигурка. Узнала девочку Надю. Наказываю ей:　

— Бегите на поезд скорее. Его переодевайте, как сможете, закутайте.　

Надя и мальчик скрылись в темноте. Хочу идти, а тут ногу свело, и боль нестерпимая — я не устояла, упала. Лежу в глине. Тру ногу, а руки тоже мокрые, грязные. Ничего не могу сделать. Решаю добраться ползком. Позвала на помощь. Никого. Ползу. Думаю: «В движении согреюсь, и нога разогнется». Тут опять замаячила девичья фигурка. А поезд запыхтел сильнее, дал гудок и пошел. Все. Уехали наши ребята.　

— Надя? А как же поезд?　

— Не могла же я ехать, когда вы здесь?!　

Получилось так: Надя только успела довести мальчика, передать его ребятам. И побежала ко мне.　

Меня ожидали в чайхане Иван Алексеевич и учительница.　

Поезд нам пришлось ждать два дня. Но я убедилась, насколько хорошие у нас люди. Ведь в этом болотце я могла бы просто погибнуть в такую глухую и холодную ночь. А каждому так хотелось домой! Все замерзли, устали. Но вот же: отправили учеников, а сами остались, и девочка Надя так просто отказалась от тепла, возвращения домой, отдыха.　

И настал день, когда по всему Ташкенту, будто стайки стрижей, понеслись мальчишки. Они кричали одно слово: «Победа!». Все выбегали на улицу, а крик удалялся: «Победа-а-а-а!».　

Люди вздохнули облегченно. И был общий праздник! Несмотря на то, что не было, наверное, семьи, не потерявшей в войне своих близких. Зато знали: больше никого не убьют!

Вскоре мне вручили медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

После войны Лева служил и летал на Дальнем Востоке. Вернулись и мы в знакомые края. Обосновались в городке Спасске-Дальнем. «Штурмовые ночи Спасска» — о нем.