— Что идешь где попало?

— Я всегда иду прямой дорогой, как бы она ни была трудна.

Это нам запомнилось. И после не раз мы повторяли эти слова. И тогда же почувствовалось к нему особое уважение.

Что же определило характер моих с ним отношений?

Его родители работали фельдшерами в далекой таежной Чугуевке. Родного отца нет, есть отчим. Саша умеет ездить на лошади и лазать по деревьям, материально он очень и очень не обеспечен… Я вспомнила о прабабушке-фельдшерице, остальные моменты тоже схожи. А главное, мы из семей, добывающих свой хлеб собственным трудом, семей трудовых. То есть нас объединяла классовая сущность. Именно она свела ребят в одну компанию, ребят разных национальностей. Мы — русские, Билименко и Саня — украинцы, Цой — кореец, Голомбик — еврей.

Помню, в один из вечеров я и Лия показывали гостям японские сувениры: шкатулки, веер, ракушки, открытки, сделанные мной рисунки, рассказывали об увиденных красотах. Саша, послушав, вдруг встал, заложил ладонь за борт тужурки, слегка откинул назад голову, продекламировал:

— Мы же там не засиделись, — озлились мы.

Нам не нравилось, когда «давлеют». Лия села за пианино, а я спела о крейсере «Варяг»: «Плещут холодные волны…». А дальше у нас все пошло просто и весело.

Только Петр Нерезов заметил Саше:

— Наши хозяйки — особы содержательные.

Надежда Всеволодовна после ухода ребят сказала:

— Очень славные. А Саша… удивительно умный мальчик. — В дальнейшем часто говорилось относительно Саши. А его товарищи нередко называли Сашу «писателем». Оказывается, Сашины сочинения в училище всегда получали высокий балл. К тому же Саша умудрялся писать сочинения за нескольких товарищей. «Взаимовыручка», с точки зрения преподавателей, сомнительная, но так было.

Напротив Владивостока по пути через Амурский залив находится полуостров Сидеми. Там были владения богача и пионера в своем деле Янковского. Главной статьей дохода его были конный завод и панты. Пантачи-олени носились по всему полуострову стадами. У Янковских был штат работников и служащих. Надежду Всеволодовну пригласили со скрипкой туда— Янковские любили музыку. Поехали и мы.

Маленький катеришко отстукал машиной через довольно бурный Амурский залив, зашел в бухточку, и наш городской «десант» высадился на берег, где обитали люди отнюдь не городского вида. Здесь носили высокие сапоги, кожаные куртки, меховые жилетки. Здесь жили объездчики, жокеи, охотники, рыбаки. Даже женщины носили шаровары и финские ножи у пояса. Колокол позвал всех к столу. Сюда, как в кают-компанию военного корабля, не полагалось опаздывать. За длинный стол большой столовой разом сели работники и гости. Хозяин замедлил с приходом на полминуты. В открытые окна свободно входил воздух тайги и моря. Аппетит разгорался и у самых разборчивых в еде. А еда была сытная: дичь, рыба, овощи, квас.

Вечерней программой руководила жена Янковского с романтичным именем Дэзи. Надежда Всеволодовна играла на скрипке. Кто-то декламировал, кто-то пел. А на утро мы видели, как объезжают лошадей. Янковский сел на коня такого злого, что я подумала: «Какие же тогда тигры?» Конь взбрыкивал, страшно скалился, старался укусить. Шерсть у него была столь плотной и гладкой, что казалось и нет ее.

Конь дрожал от возбуждения. Наконец он окончательно взбесился: встав на дыбы, резко скакнул на передние копыта, отжав чуть ли не цирковую «свечку»… Янковский вылетел из седла. Подогнув голову и не задев ею о землю, он мягко перекатился через лопатки и округленную спину, вытянулся, раскинув руки и ноги. Все замерли. Конь разом успокоился и с обескураженным выражением на морде подошел и понюхал хозяина.

Тот потрепал его по холке, сказал:

— А ты, брат, нахал.

И легко вскочил на ноги.

Все зааплодировали. Дэзи укорила:

— Сумасшедший.

Янковский похвастался:

— Падать я научен.

Потом мы узнали: наука далась ему не просто. У него были переломлены обе ключицы и переносица.

Нам, разумеется, тоже захотелось объезжать лошадей. Янковский, учитывая наш рост, без лишних разговоров выделил нам из конюшни пони. Маленькая лошаденка оказалась норовистой по-своему. Она не стала взбрыкивать, а ровной и хорошей рысью внесла меня в густые заросли. Вернулась я из них исцарапанной. Ну, разве могли мы просто и быстро уехать с Сидеми?! Мамы нас поняли, и мы были оставлены у Янковских.

Неподалеку от основных построек хозяйства, в тайге, была брошенная дача Кузнецовых. Нас и поселили на этой даче.

— Здесь вы будете настоящими охотниками и таежниками.

Нас снабдили одеялами, котелками, чашками, ложками, спичками и прочим хозяйством. Предупредили: ночевать там, завтракать, а днем работать: Сидеми бездельников не любит.

Такой самостоятельности мы не знали даже на Желанном. Однако с сумерками радость сменилась страхом. Тайга за окошком делалась черной. По ней шли шорохи, вздохи, стоны и вскрики. Нам кажется, что кто-то может прильнуть к окну и тайно смотреть. Мы гасим свет, чтобы не бояться отражения язычка огня в темном стекле окна. Окно становилось светлее, а в комнате — черно, но эта чернота знакомая, здесь все можно прощупать руками. И она не казалась страшной. Мы торопились лечь и заснуть крепко.

Утро вознаградило нас за пережитые страхи. Роса на траве светилась, отражая солнце. От домика к вершине сопки вела просека. Янковский предупреждал:

— Если захотите увидеть оленей, бегите к сопке на зорьке и там притаитесь.

Мы побежали, залегли за толстым стволом. И олени появились. Издали они показались нам рыжим облачком, что из долины стремительно вплыло на сопку. Потом мы услышали легкий топот. Олени приблизились. Впереди — вожак. Ветвистые рога касаются спины, горделивая осанка. Остановился как вкопанный, и стадо замерло. Ноздри оленя чутко раздуваются. Ветер в нашу сторону, и мы уверены, что олени пройдут совсем близко. Но нет. Вожак глухо стукнул копытом, раздался свист, и следом за своим вожаком стадо моментально скрылось.

Мы вернулись к своему домику. Умылись из ручья, развели костерок. Хворостинки ставили шалашиком, конусом. Так разгораются даже самые сырые дрова. Сварили кулеш, какао. Позавтракали и отправились в усадьбу.

Там готовились к рыбной ловле. Мы умели грести бесшумно, и нас посадили на весла. «Раз, два, навались, табань, суши весла! Весла на воду!» — это нам экзамен. И тут же похвала: «Умеют».

На то мы и владивостокские.

Потом мы ловили рыбу неводом.

— Ниже! Держите ниже! — кричали нам, в азарте забыв про наш рост.

Мы добросовестно опускали ниже, отталкивались ногами от дна, выныривали, хватали воздух, снова ныряли, но край невода не отпускали.

Кто-то опомнился:

— Кончай, ребята! Утопим девчонок-то!

— А, черт! Надо же им быть такими недомерками!

Нас вместе с неводом и рыбой выволокли на берег.

Губы у нас были синие. Зубы лязгали.

— Завертывай их в полотенца. Так… А теперь марш в кусты переодеваться!

Сухие шаровары, сухие блузки, одеяла, полушубки. Одни глаза видны, а их, глаза, греет разгорающийся костерок. И так хорошо! Кто не испытал такого, тот ничего в счастье не соображает.

Была уха. И путь, теперь уже не страшный, по тропинке среди тайги на ночлег в нашем домике.

Окрепшие, загорелые, уверенные в своих силах, даже несколько самоуверенные, вернулись мы во Владивосток и узнали, что началась война с Германией.