На шахтах, на полях стали появляться машины, и теперь мы, продолжая учить других, сами засели за учебу, за книги. Изучали автомобиль, трактор. В вечера, когда мама была занята на репетиции в самодеятельности, я брала Леву с собой на занятия. Ему еще не было шести, когда он довольно толково рисовал мотор и объяснял: «Цилиндры, картер, поршни, шатуны, коленчатый вал, коробка скоростей».　

Вообще, учебу начал мой парень по довольно пестрой системе. В отдельные вечера он изучал автомобиль и трактор, а днем, и довольно часто, присутствовал на моей работе. Я в ту пору вела ликбез с шахтерами-китайцами. Хрестоматию, составленную еще в дореволюционные времена, нам завезли из Харбина. Ознакомившись с содержанием, я пришла в ужас:　

…«Один человек хорошо работал, другой ленился. Один уважал власть и хозяев. Второй был строптивым. Первый разбогател, сам стал хозяином. Второй остался в бедности».　

И вся книга в таком же духе.　

Не долго думая, я составила свой учебник. Размножила его я на ротаторе. Работа в шахте, в кружке трактористов, в библиотечном кружке помогла мне найти содержание учебника. Местные власти утвердили его. И по этим учебникам занимались мои новые ученики.　

Китайцы были прилежными учениками, отличными рабочими. И очень дисциплинированными. Поначалу многие явились чумазыми, в робах. Многие с трудом понимали по-русски.　

Сама я явилась с пришитым сверкающим белизной воротником и белыми манжетами. Демонстративно вынула чистый носовой платок.　

На другой день почти все явились с белыми подворотничками. Один вынул большой белый платок, несмело развернул его и дал мне понюхать:　

— Кусно!　

В 1929 году возник конфликт из-за КВЖД. За поселком на поляне против сопок организовали стрельбище. Учились стрелять из пулемета «максим». Командир шефской части инструктировал:　

— Короткими очередями стреляйте. Каждая прицельно. Не по всей цели, а по тем, кто вперед вырвался. Передние начнут падать, и остальные залягут. К тому же патроны всегда беречь стоит.　

Стреляла я все-таки скверно. Подводило зрение. Зато оказание первой помощи, перевязку, перенос раненых я и Катя освоили хорошо. Мне помогли занятия еще во Владивостоке в период революции, в бытность мою гимназисткой, когда нас обучала по нашей инициативе и просьбе доктор Луценко.　

Мои ученики готовы быть бойцами. У многих боевой опыт был. Китайцы — интернационалисты, в гражданской войне участвовали, и отзывы о них как о бойцах были хорошие.　

Но нам не довелось попасть на фронт. Особая Дальневосточная быстро разгромила белокитайцев.　

Так я жила в те годы. Учила и сама училась. Занималась общественной работой и, возможно, загубила в себе одну способность… Учителя рисования в гимназии мне говорили о моих способностях к живописи. Мои работы были отмечены на художественных выставках учащихся. Две мои картины продали в магазине Чурина. До настоящего времени храню приглашение участвовать на выставке молодых художников. Думаю, помнил обо мне наш учитель Баталов. Но… мне казалось, что фронт ликбеза важнее для нашего молодого государства, что больше принесу пользы обществу в качестве его рядового бойца.　

Вспоминая своих учеников — взрослых русских и китайцев, вспоминая предвоенные выпуски тех, кто отстаивал и отстоял Родину в Великой Отечественной войне, вспоминая фронтовиков, что доучивались в вечерних школах, и новые поколения учеников послевоенных лет, думаю: сделана моя жизнь достаточно правильно.

В семь лет Лева пошел в школу. Из системы ликбеза меня перевели на работу в обычную детскую школу.　

Получилось это естественно, ибо ликбез стал сворачивать работу. К тридцатым годам огромное большинство людей стало грамотными. В это время был объявлен всеобуч, и мне дали класс переростков. Рядом с семилетним Левой сидел парень 14-ти лет.　

Мне к тому времени дали комнату в шахтерском бараке.　

В ночь под второе мая я работала в шахте, как и все учителя школы. Чуть мы вышли — слышим тревожные гудки. Оказывается, там загорелся бензин, дым пошел по всей шахте, и из далеких забоев люди не успели добежать к выходу, задохнулись, погибло тринадцать человек.　

Отнесли кормильцев на кладбище, разошлись семьи по домам. И страшно было. По руднику ходили слухи о вредительстве. Вскоре учителя отправились на конференцию в Шкотово.　

Попали мы туда на траурный митинг. Хоронили двух сельских активистов. Хоронили с воинскими почестями. Красноармейцы над могилой давали залпы, плакали родные и близкие убитых. Школьникам тех лет не надо было объяснять, что такое классовая борьба.

В школе по соседству со мной жил в маленькой комнатушке преподаватель рисования Николай Захарович Федоров. У него был компас, солдатский котелок и малокалиберная винтовка, охотничий топорик, рюкзак, кое-какой инструмент. Носил Федоров гимнастерку, военные брюки и сапоги, то есть у него было все, что интересно любому мальчишке. И Лева стал заходить к Николаю Захаровичу. Тот нарисовал ему в альбом броненосец, потом крейсер «Аврора» и рассказал, что в гражданскую войну был партизаном. Через Леву и я познакомилась с Федоровым. Разговорились о годах учебы. Николай Захарович рассказал:　

— У нас ученики были хорошие. Многие стали заметными людьми, например, Саша Фадеев…　

Конечно же, мне стало интересно! А он рассказывал: — Для начала мы с ним подрались. Боевая ничья вышла. Потом учились дружно. Не раз гоняли в футбол и гимнастикой занимались вместе. Очень хорошо он пишет! Ушаков же стал летчиком… Жаль, что партизанили мы в разных отрядах. Но они меня в свои дела вовремя не посвятили. В партизаны я по-другому, чем они, уходил. Призвался к Колчаку, чтобы получить винтовку. Нас таких было несколько. Получили — и в полном боевом к партизанам.　

Рассказал он и о своей семье. Отец Федорова был из Пскова, повздорил с урядником. Был сослан на каторгу, на Сахалин. В войну с Японией отличился. Его отпустили, но в Псков он не вернулся, поселился во Владивостоке. Стал ломовым извозчиком. Федоров, как и я, учился на благотворительные средства.　

В общем-то Федоров был молчалив. Это не мешало ему сходиться с людьми. А может, такое даже и влекло к нему. Выдаст интересный эпизод и молчит, давая свободу говорить другим. Ростом он был высокий, сложен крепко, только зрение его, как и меня, подвело: он носил очки.　

О нас товарищи стали говорить, что мы подходящая пара. Нас сдружила работа. Он, как и я, любил общественную работу. Оформлял газету, вел внеклассные кружки, нам вместе часами приходилось сидеть над рисунками для всех первых классов. Тогда пособий достать было невозможно, а первых классов у нас было шесть. Дружил с книгой, не гнушался физического труда.　

Однажды весной зарядили знаменитые дальневосточные дожди. Земля набухла, и настал момент, когда она отказалась принимать воду. Ручьи разом вспухли, речка вздулась и пошла из берегов. Дамбы, защищавшие шахту, оказались под угрозой прорыва.　

Ночью в школьном коридоре раздался уже привычный призыв:　

— Коммунисты, вперед!　

Федоров собрался по-военному быстро. Был он беспартийный и посетовал на ходу:　

— Почему же только коммунисты?　

На месте оказалось, что основную работу пришлось выполнять именно ему. Ему позволял рост стоять в глубоком месте. Он безостановочно принимал мешки с землей и укладывал их, потом его заменял такой же высоченный рабочий, а Федорова вели к костру и укрывали чьим-то тулупом. Так они и менялись, пока опасность для шахты миновала.　

Несколько часов такого аврала проверяют людей быстрее, чем дни и месяцы размеренной работы. После каникул мы с Николаем Захаровичем стали мужем и женой.

К этому времени двое наших мужчин — старший, Александр Кондратьевич и младший, Лева — расхворались.