Врач сказал:　

— Легочным здесь не по климату. Выезжайте хотя бы в Среднюю Азию.　

Александр Кондратьевич нашел работу в Маргелане, в бухгалтерии шелкомотальной фабрики. Коля и я стали учительствовать по соседству, в городе Фергане.　

Наши школы к этим годам значительно усовершенствовались. Преподаватели обрели опыт. Все больше и больше стало появляться учителей с высшим образованием. И вот мы, еще недавно боги-педагоги, стали чувствовать себя неуютно. Не раздумывая, мы поступили в вечерний институт. Я — на литфак, Коля — на историко-географический.　

Жизнь и быт семьи сделались не совсем обычными. С утра все на занятиях в школе. Днем все трое готовимся к занятиям. У Коли и у меня подготовка двойная: к школьным урокам и к занятиям в институте. Потом взрослые — в институт, Лева — к друзьям во двор. Без нас он приходил домой (жили мы сначала на частной квартире, потом — в школьном дворе), запирался, вынимал ключ, вылезал в окно, прятал ключ в условном месте, залезал опять в окно, запирал его и ложился спать. Радость была в одном: он не боялся оставаться один и не боялся темноты.

Насчет питания в 31–32 годах особых забот не было. Хлеб давали по карточкам. Его делили на три части, уравнивали довесками. Лева отворачивался. Коля спрашивал, показывая на кусок:　

— Кому?　

— Тебе.　

— Кому?　

— Маме. Остался мой хлеб.　

Лебеда во дворе росла. Ее крошили в кастрюлю. Заправляли тремя ложками муки. Варево это готовилось на «буржуйке» достаточно быстро. Топлива в Средней Азии расходовалось мало. Учителям завозили шелуху от хлопковых семечек. Горела она хорошо. К тому же Лева с друзьями совершал вояжи по улицам за кизяками и щепочками. Выручала нас и мелкокалиберная винтовка. Очки не мешали Коле быть метким стрелком, и по выходным он охотился на галок и ворон — иная дичь в те голодные годы исчезла.

Закончив институт, мы стали работать в старших классах в Ташкенте.　

Переехали в Ташкент и Александр Кондратьевич с мамой. Кондратьевича как опытного счетного работника приняли в бухгалтерию, связанную с постройкой оросительной системы (Сазгипровод). В Средней Азии организация эта не из последних. Мама поступила библиотекарем в детскую библиотеку.　

Быт наш был устроен достаточно хорошо. Кондратьич и мама поселились на частной квартире. Ход в сени и комнатушку был отдельный, со двора. У нас дверь шла в комнату из общей с соседями передней — вот и вся разница. Потолки в дождь не текли, полы были деревянные. Именно такие достоинства сообщались в объявлениях о сдаче квартир.　

Работали мы в железнодорожных школах и поэтому имели раз в год бесплатные железнодорожные билеты в любой конец Союза.　

Эту привилегию мы использовали. Первым делом мы побывали у истоков моей родословной на Волге, в Сызрани и Куйбышеве. Перезнакомились с многочисленной нашей родней. С мамиными сестрами Ольгой и Паней, с их детьми и внуками. Посмотрели на старый кирпичный дом Георгия Ивановича Голикова — деда моего. Моя мама уже много позже опять ездила в Сызрань и виделась со своей учительницей Марией Конидьевной, узнала, что так и прожила та одиночкой, сохраняя верность первой любви своей к Александру Фотьичу. Не вернулся он с каторги.　

Поклонились мы и Москве. Побывали в Ленинграде. Далеко от нас, дальневосточников, вспыхнула революция. Поездка в Ленинград помогла нам представить события ярче и странным образом воскресить в памяти то, что пережили сами в те времена столь далеко от Ленинграда. Кондратьич, Коля и я купили себе часы. Для учителей покупка — не второстепенная. Стали появляться часы и у многих старшеклассников. Широко распространились коверкотовые костюмы, пестрые джемперы. Все смелее и смелее люди стали носить галстуки. Летом носили шелковые рубахи, блузки, нарядные резиновые тапочки. Нам до полного богатства не хватало только велосипедов. Заботы о хлебе насущном тоже отошли. Ташкент был богат не только обычными столовыми — шашлычные, пельменные, чайные… Плов, мешалда, самса и прочие жирные, сладкие, острые восточные кушанья и фруктов выбор широкий.　

То есть необходимые, в конце концов, сами собой разумеющиеся вопросы еды, одежды, крыши были решены. И мы могли думать об освоении духовных богатств, которых производилось немало.　

Возьму свой предмет — литературу. К слову, я ее видела не столько предметом для изучения, «прохождения», сколько великим подспорьем в деле воспитания чувств и характеров учеников своих. Арсенал для этого подспорья был сильным и разнообразным по жанрам и тематике, по оттенкам чувств пробуждаемых.　

Мы в то время читали Горького, Леонова, Шолохова, Иванова, Фадеева, Фурманова, Островского, Толстого, Лермонтова, Соболева, Маяковского… Велик, очень велик список славных имен. Столь широка была тематика — революция, гражданская война, коллективизация, индустриализация, история.　

И, конечно же, перечитывая «Разгром», «Последний из Удэге», я как бы возвращалась в свою юность и повторяла. «Все это правда, и все это было, было, было!».　

По-прежнему я во внеклассной работе большое внимание уделяла нашим читкам.　

Чтения чередовались массовыми выходами в театр. «Разлом», «Оптимистическая трагедия», «Любовь Яровая», «Интервенция», «Борис Годунов»… Я всегда волновалась, примут ли мои ученики, родившиеся после революции, эти волнительные для меня пьесы так, как воспринимала их я. Напрасно волновалась. Многие ребята стали театралами. В школе образовался драмкружок. Саня Патысьев, Нина Бузина проявили на школьной сцене настоящий талант. Наш кружок был замечен, нам дали в руководители артиста, выписали костюмы. Бузина еще до войны стала играть в драмтеатре. А Саша после войны закончил театральное училище и стал заведующим клубом.　

Все интересней было работать. Я упомянула о своем литературном арсенале. «Вооружались» и «оснащались» и другие учителя. В науках точных и гуманитарных совершались открытия, делались новые исследования. Школа, ее специальные кабинеты все богаче и богаче оснащались приборами, наглядными пособиями, специальной литературой. Не обижали нас и спортивным инвентарем.　

В таких условиях и работа спорилась.　

О всех не расскажешь, и, как говорится, «на выдержку» вспомню здесь некоторых своих товарищей. Василий Иванович Петрищев — математик и физик — организовал кружок. Очень любил ставить опыты. Он — участник гражданской войны.　

Елена Петровна Родковская преподавала язык. Достала, в то время это было не просто, пластинки на немецком языке. Организовала кружок.　

Иван Васильевич Ребров — бывший командир эскадрона, участник боев с басмачами, великолепный гимнаст и педагог, вел физкультуру. Организовал кружок, точнее, настоящую спортивную школу, своего «ребровского» почерка.　

Нельзя было не любоваться им и его работой с учащимися.

Внеклассная работа не только помогала ребятам глубже освоить предметы, она выявляла наклонности, способности будущих физиков, химиков, историков…　

А уже во всю тянуло порохом…　

Абиссиния, Хасан, Испания, Халхин-Гол, Финляндия… Наши ребята сдавали нормы на оборонные значки, участвовали во многих военных играх. Вовсю работал ташкентский аэроклуб. У многих учеников появились значки парашютистов. Виктор Минеев вовсю летал на «У-2».　

Задумался над военной службой и мой сын. Детская его мечта стать машинистом паровоза прошла. Потом он говорил, что станет инженером. Но дольше всего, класса с пятого, он готовил себя к морю. Решил стать капитаном пассажирского парохода. Наконец, твердо остановился на профессии военного моряка.　

«Пионерская правда» проводила в ту пору интересную игру. Ее участникам выслали «Мореходные свидетельства» и карту. Газета из номера в номер объявляла метеообстановку на пути воображаемого корабля, и сообразно ей «капитан» должен был избрать курс, рассчитывать запас топлива и так далее.　

Комсомольцы Ташкента построили в старом городе на Беш-Агаче большое озеро. Его так и назвали Комсомольским. Участвовал в стройке весь город. Больше километра в длину, метров двести в ширину, оно стало хорошим подарком сугубо сухопутному городу. На озере создали лодочную станцию, поставили вышку для прыжков в воду, и «моряк» получил возможность приобщиться к водной стихии.