Она понимала: их не разжалобишь. И действовала так: одетая просто, но со вкусом, нанимала на последние гроши извозчика и подкатывала к богатому дому.

— Иван Степанович, наш любезный Василий Семенович ассигновал в пользу моего заведения сто рублей. Вам, возможно, выделить такую сумму будет сложно. Однако, чем можете, поддержите доброе начинание нашего щедрого мецената.

— То есть как мне сложно?!

— Простите, ради бога! К слову, о благородном жесте Василия Семеновича прописано в газете… Он так влиятелен, так богат…

— Ерунда! Даю сто двадцать.

Мама по мере сил помогала Валентине Ивановне. Распространяла билеты на платные вечера. Летом ее пригласили быть воспитательницей в колонии. Читала девочкам вслух книги. Не зря она ходила в Сызрани на чтения Александра Фотьича. Читала она или пересказывала Гоголя, Некрасова, Пушкина, Войнич, Джека Лондона. То есть такие книги, где борьба добра со злом, где добрые, смелые, благородные люди.

Мне ж как дочери воспитательницы вменялось быть для всех примером: «За обедом локти на стол не ставь, ногами под столом не болтай, через весь стол за чем-либо не тянись, попроси передать и не забудь сказать спасибо».

Скуку быть паинькой я разгоняла, добравшись до нашего двора. От японских ребятишек я заразилась подвижностью и безудержным озорством. Тугой черный мячик при игре в лапту я кидала не по-девчоночьи из-за головы, а по-мальчишечьи резким боковым броском. Раз я рассадила два стекла, и мяч влетел в комнату жильцов. Я научила всех играть в ракушки и японской считалочке:

Ребята меня зауважали. Один мальчишка даже давал мне свой велосипед. Маме это не понравилось.

— Ты с ним не водись: он из богатых.

Я еще плохо понимала, в чем вредность богатых. Даже рассердилась на маму. Тут же появилась причина еще раз рассердиться. Снова играли в лапту; я стремглав летела по двору за мячиком и едва не сбила с ног худощавого и на удивление серьезного мальчика с книгами в руках. Он молча уступил мне дорогу. Я подобрала мяч и обернулась. Он смотрел на меня и вместе с этим сквозь меня или мимо. Его лицо ничего не выражало. Мне стало обидно: Аську Колесникову во дворе уважали, и на нее никто так не смотрел!

Вскоре я узнала: это был ещё один Саша — Саша Фадеев, который приезжал откуда-то из тайги и жил во время учебы у своей тетки Сибирцевой.

Неподалеку жил богатый человек. Он выходил в шинели тонкого сукна с накидкой. У него были белые перчатки, трость, на голове цилиндр или красивая меховая шапка. Садился в экипаж. Сбруя лошади была украшена серебряными бляшками. И, весело крикнув «пошел!», отъезжал.

Как-то я попалась ему под ноги. Он ласково потрепал меня за волосы и назвал «славная девочка».

Я думала, что он хороший и добрый человек. Как-то я шла по Светланской. Впереди — «добрый господин», а еще впереди устало шел кауля — китаец-носильщик. Тротуары во Владивостоке тесные. Вдруг белая перчатка сжалась в кулак, ударила каулю и сбила его на мостовую. До этого мне не приходилось видеть, как бьют людей. Я бросилась бежать со Светланской на Набережную. Бродила дотемна, не чувствуя холодного ветра.

Потом сильно заболела. Увиденное тут ни при чем. А вот то, что мне не хотелось выздоравливать при этом… Мама, напугавшись красных пятен на моем лице, прикрыла меня косынкой и повела с температурой в больницу. На пути мы повстречали Надежду Всеволодовну и Лию. Мы давно не виделись и обрадовались встрече. Надежда Всеволодовна заглянула под косынку, заявила.

— Пустяки. Это корь. И никакой больницы. У нас отлежится. В тепле, сытости, уюте.

— А Лия? Заразится.

— Пока Ася болеет, Лия к ней заходить не будет.

У Ланковских был небольшой двухэтажный дом. Нижний этаж — кухня, кладовые, комнатушка повара. Дом деревянный, оштукатуренный. Стоял в углу Набережной и Тигровой, в сотне шагов от высоченного обрыва к Амурскому заливу. И фасад дома был открыт всем ветрам, дождям и вьюгам. От этого штукатурка лопалась, и дом выглядел старым, запущенным. Но внутри мне все казалось уютным и даже богатым. Стены оклеены обоями. Буфет был большой, шкаф для одежды, шкафы для книг и нот, диван, пианино, картины. Когда здесь жила вся семья, то в доме, наверное, не было просторно! Теперь просторно, но и тоскливо. Вот и пригласила Надежда Всеволодовна нас жить вместе с Лией.

Вскоре Надежда Всеволодовна сообщила:

— Асю принимают в гимназию. Бесплатно. Они с Лией вместе учиться будут. И жить будем коммуной.

Слово «коммуна», было распространено в нашем обиходе.

В городе были две женские гимназии: «зеленая» и «коричневая». В «коричневой» учились в основном дети состоятельных людей. Нам сшили зеленые платья. Но впереди нам предстояло еще сдать приемные экзамены, и Надежда Всеволодовна готовила нас по математике, русскому языку и географии, а мама меня готовила по закону божию. В народной школе я окончила три класса, а в гимназию готовили меня только во второй класс. Закон божий воспринимался мной как набор сказок, а не истин. Одни сказки, например, про Ноя и его ковчег, были интересны, другие — скучны и непонятны, третьи — страшны. Такой была история Юдифи и Измаила. Их прогнали в раскаленную пустыню. Их было жалко. И позже я нарисовала картину на эту тему…

Тогда ж я услыхала, что маму называют атеисткой. Одни — в осуждение, другие — в похвалу: «Передовая женщина». Сама я, видимо, никогда не верила в бога. Даже крестика у меня не было.

Занятия начались. На уроке французского языка преподаватель сидел молча пол-урока. Девочки переглядывались, ждали. Наконец одна спросила:

— Почему не начинается урок?

Преподаватель объяснил:

— В классе посторонние.

«Посторонней» была я. Бесплатным ученицам иностранные языки изучать не полагалось…

На средства меценатов-коммерсантов на террасе горы, вокруг и по склонам которой раскинулся Владивосток, было построено коммерческое училище. Облицованное светлосерыми плитками, с большими окнами, без всяких там колонн, лепных украшений, оно и сейчас выглядит вполне современным. В нем были оборудованы отличные учебные кабинеты, актовый зал, столовая, зал для гимнастики. Блестящие стержни прижимали ковровые дорожки к ступенькам каменной лестницы. И вот нас, гимназисток «зеленой» гимназии, пригласили в гости к «коммерсантам». Были отработаны приседания и полупоклоны, заготовлены подобающие слова и прочие, как впоследствии мы называли, «китайские церемонии». Мальчиков, разумеется, вышколили тоже. Теперь бы такое выглядело забавно: второклассницы, девочки с косичками и бантиками, в униформах, аккуратненькие Мальчишки чопорно раскланиваются, щелкают каблуками и разговаривают на «вы».

Среди представленных нам мальчиков были: Саша Фадеев, Петя Нерезов, Саша Бородкин, Гриша Билименко, Паша Цой.

Первую встречу с Сашей Фадеевым во дворе при игре в мяч я вспомнила и было насторожилась. Настороженность эта вскоре исчезла. Саша, оказалось, мог быть простым и общительным. И не замкнутость на него находила, а задумчивость, а иногда некоторая стеснительность.

В этот вечер нас очень сблизили общие веселые игры в нижнем коридоре. Шалости на пути домой, простое обращение сразу вызвали желание встречаться еще и еще.

А позже, когда мы из детства шагнули в раннюю юность, между нами развилась настоящая, большая дружба. И наши мальчики стали бывать в доме Ланковских еще чаще. К нашей компании в то время присоединился Яша Голомбик, тоже соученик Саши и его товарищей.

Помнится такое: мы всей компанией идем через Тигровую сопку по Тигровой улице от Светланской к нам. Саша идет, не разбирая дороги. Его спрашивают: