— К счастью, этот мальчик не знает, что значит быть в одиночестве, — подхватываю я. — Он всегда в большой компании.

Тимур грустно улыбается, в глазах проявляется боль.

— К сожалению, когда мальчик был маленьким, родители часто оставляли его одного в Новый год.

— К счастью, никто не контролировал, когда ему спать, и он мог всю ночь смотреть новогодние фильмы, поедая вкусности с новогоднего стола, — говорю я бодро, с легкой улыбкой, чтобы разрядить напряженную атмосферу.

— К сожалению, у мальчика не было новогоднего стола, он ел чипсы, хлеб с сыром или варил себе макароны. — И снова эта не то улыбка, не то усмешка… И в ней сейчас боль. Очень много боли.

— К счастью, мальчик мог общаться в Новый год с друзьями по телефону, и потому не чувствовал себя одиноким. — Я напускаю на себя беспечный вид, будто не понимаю, что история ведет к какой-то трагедии. Но сама чувствую, как по венам медленно растекается страх.

— К сожалению, у мальчика тогда не было друзей, — спокойно, но с излишней серьезностью, которая так ему не свойственна, отвечает Тимур.

— К счастью, мальчик мог всю ночь сидеть под елкой и смотреть новогодние фильмы. — Я с трудом вымучиваю улыбку.

Тимур мотает головой. На мгновение закрывает глаза, а когда открывает их, я вижу, что они блестят от слез. Он собирается с духом, чтобы рассказать самую важную часть истории. Каждая моя мышца напрягается, я вся обращаюсь в слух.

— К сожалению, у него не было настоящей елки, — говорит Тимур надтреснутым голосом. — Только бумажная, которую он вырезал сам. Ему приходилось ее прятать, потому что его папа ненавидел Новый год и дома этот праздник был под запретом. Гирлянды, елка, подарки, праздничные угощения, новогодние фильмы — все это злило папу. Тридцать первого декабря он обычно напивался с самого утра так сильно, что отрубался на кровати до следующего дня. Мама страшно боялась перечить ему, поэтому подчинялась его правилам. Но убедившись, что папа спит, уходила куда-то и возвращалась утром. Мальчик прятал елку под кроватью и доставал, только когда папа крепко засыпал. Мальчик вырезал из бумаги все: елку, новогодний стол, семью. И играл. Это все, что ему оставалось, — играть в бумажную семью, когда своей… — Тимур делает паузу и тяжело сглатывает, — …толком и не было. Но один раз папа нашел елку. Это его ужасно взбесило, и он сильно избил мальчика.

Я закрываю глаза, словно это поможет мне защититься от страшной правды. Закроешь глаза — и никаких монстров нет, ведь так это работало в детстве? Жаль, мы выросли, и теперь этот способ бесполезен.

Внутри все обрывается. Я словно бегу по лестнице и, пропустив ступеньку, кубарем лечу вниз.

Ох, Тимур. Кто ты такой? Я ничего о тебе не знаю. Беззаботный парень, которому легко доставалось все, о чем только можно пожелать. Парень, не знающий бед, обожающий дурачиться и хвастаться. Парень, который меняет девушек, словно надоевшие игрушки. Каких монстров ты пронес в себе через всю жизнь?

Но мне нельзя показывать свои эмоции. Мы все еще в игре. Поэтому я всеми силами изображаю спокойствие.

— К счастью, это в прошлом, и теперь у мальчика много хороших друзей, которые не оставят его одного в Новый год, — говорю я бодро. — Мальчику больше нечего бояться.

Тимур встает ко мне вплотную. Берет меня за руки и кладет их себе на лицо. Теперь кажется, будто я нежно держу его в своих ладонях.

— К сожалению, мальчик боится, — шепчет он, подведя мою ладонь к своим губам и обдавая кожу горячим дыханием. — Очень. И он не может держать под контролем свой страх.

— К счастью, в этот Новый год у мальчика есть компания. — Я тоже перехожу на шепот. Не могу спокойно выносить присутствие Тимура так близко, у меня сразу кружится голова и подкашиваются ноги.

— К сожалению, эта компания его покидает, — с глубокой тоской говорит Тимур и отпускает мои руки. — Ее такси уже приехало.

— К счастью, она отменила такси и остается, — отвечаю я. — Но мальчик должен ей пятьдесят шесть рублей, списанных за платное ожидание.

Тимур удивленно на меня смотрит и выдыхает с облегчением. Торжествующе улыбается.

— К сожалению, у него нет пятидесяти шести рублей, — говорит он уже совсем другим тоном, веселым и озорным.

Я смотрю на его губы.

— К счастью, он сможет расплатиться натурой.

Тимур целует меня. Проходит вечность, прежде чем мы отстраняемся друг от друга.

— Мне придется поцеловать тебя еще раз, чтобы забрать удачу, — говорю я.

Тимур видит, что мне просто хочется еще, но удача теперь у него, и я сомневаюсь.

— Главное, следи за счетом, — усмехается он и целует меня еще раз.

Кто ты, черт возьми, такой, Тимур Мерзликин?

Просыпаюсь от какого-то шума. Нос ловит аромат кофе. Я не понимаю, где я, какой сегодня день и что вчера произошло. Смотрю на незнакомый потолок и долго-долго соображаю. А потом все вспоминаю: я в «Чердаке», на разложенной кушетке в каморке, рядом сопит Тимур, и, видимо, сейчас уже утро первого января. Арсений Иванович пришел в «Чердак» и делает кофе. Ох, он увидит нас здесь вдвоем и может неправильно понять! Хотя… Арсений Иванович никогда не думает ни о ком плохо, не строит догадок, не осуждает. Он просто принимает все как норму. Но мне все равно неуютно. Чего ему не спится? Зачем приходить на работу первого января? «Чердак» сегодня закрыт для посетителей.

Смотрю на Тимура. Так странно, люди не похожи на себя, когда спят. Может, дело в закрытых глазах? Тимур сейчас напоминает очаровательного плюшевого мишку. Так хочется потрепать его по кудряшкам.

Выхожу в зал. Со вчерашнего дня тут произошли изменения. Некоторые стеллажи пустые, книги убраны в коробки.

Арсений Иванович продолжает освобождать полки.

— С Новым годом! — говорю я.

— С Новым годом, Вика! — Арсений Иванович поворачивается ко мне. На лице добрая улыбка, но вот глаза у него грустные. — Я принес ватрушки с повидлом!

Он протягивает мне бумажный пакет, из которого доносится аромат свежей выпечки.

Я благодарю его, насыпаю в чашку растворимый кофе и заливаю кипятком из кулера.

Сколько мы вчера целовались? Я все-таки сбилась со счета.

У кого сейчас удача? Так, я не пролила кофе, кресло подо мной не трещало. Но нужно проверить… Кладу ватрушку на тарелку, подкидываю ее. Ватрушка делает в воздухе оборот и аккуратно приземляется обратно. Повидлом вверх, а не вниз, что очень показательно. Значит, удача у меня.

— Как встретили Новый год? — спрашиваю я.

— Хорошо, был с семьей, все прошло тихо и уютно.

— А вы чего так рано сейчас? И зачем коробки?

Арсений Иванович замирает с книгой в руке. Смотрит на нее, словно расстается с чем-то очень дорогим, затем кладет в коробку и тяжело вздыхает.

— «Чердак» завтра закрывается, — роняет он с болью.

— Что?! — ахаю я. — Как это? Почему?

Арсений Иванович молчит несколько секунд, словно что-то мешает ему говорить.

— Он приносит одни убытки, его стало трудно содержать, — в конце концов выдавливает он. — Да и на Тимура навалилось много других проблем.

— Тимур? — не понимаю я. — А при чем тут Тимур?

Арсений Иванович смотрит на меня так, будто сейчас откроет мне правду о том, что Земля, оказывается, стоит не на трех слонах и черепахе.

— Вика, только благодаря Тимуру «Чердак» существует. Он выкупил его и вернул к жизни. И теперь Тимур — наш покровитель. Хоть по документам здание принадлежит мне, но настоящий владелец — он.

Смысл слов доходит до меня с трудом. Тимур — владелец «Чердака?» Это звучит странно и нелепо. Где Тимур со всеми его пикаперскими штучками, c разговорами о девчонках с кукольными лицами, с его нахальным выражением глаз, тусовками, дорогими тачками (ладно, ладно, дорогой тачки у Тимура больше нет), с его шуточками и подкатами, поверхностным взглядом на жизнь… И где — «Чердак»! Да, признаю: сейчас своими мыслями я обманываю саму себя. Я описала только одну из граней Тимура, но ведь сама уже успела обнаружить и другие. И теперь мне открылась еще одна грань. Он не перестает меня удивлять.