Наверное, на моем лице отражается полное недоумение, потому что Арсений Иванович вдруг говорит:

— Это будет долгий рассказ.

Я вся обращаюсь в слух.

Тимур часто сбегал на «Чердак» из-за нездоровой атмосферы в семье. Я слушаю о том, что происходило дома у Мерзликина, когда он был маленьким, и у меня от жалости сжимается сердце. Сам он рассказал мне только одну историю, но Арсений Иванович поведал куда больше.

Тимур Мерзликин. Простой пацан, который рос в Пустовино невероятно одиноким. Мы оба вспомнили только одну нашу встречу, в гаражах. Но на самом деле могли пересекаться с ним куда чаще. В «Чердаке», в школе, на улице, где угодно. Возможно, даже говорили друг с другом. Могли бы мы в то время… быть друзьями? От этой мысли сильно заколотилось сердце. Какая безумная, странная фантазия.

Арсений Иванович рассказывает, как после закрытия книжного Тимур пообещал в будущем выкупить здание и возродить «Чердак».

— Мне было приятно слышать это, Вика, — с теплом вспоминает Арсений Иванович. — Конечно, я не верил, что такое возможно. Но мне уже было достаточно этих слов, сказанных четырнадцатилетним мальчиком. И вот прошли годы, я уже и забыл про обещание Тимура, и вообще практически не видел его с того момента, как умер «Чердак». Магазин, появившийся на месте книжного, закрылся, дом пустовал, но у меня не было средств выкупить его. И в этот момент ко мне пришел Тимур. Он попрощался со мной мальчиком, а теперь на пороге стоял молодой мужчина. Он рассказал мне о своем плане. Я чуть не схватил инфаркт: Тимур собирался взять кредит и выкупить дом! «Я же обещал, — сказал он. — Я слово дал…»

— Слово скаута, — перебиваю я и улыбаюсь. — А слово скаута нельзя нарушить.

— Да, именно так он и сказал, — улыбается Арсений Иванович и продолжает: — Я был против. Чтобы девятнадцатилетний парень погряз в кредитах из-за меня? Но он был непреклонен, сказал, что все равно сделает это: выкупит «Чердак». И так случилось. «Чердак» стал нашим. Когда я трясущейся рукой открыл дверь книжного — а я ведь, Вика, ни разу не заходил туда, когда там был алкогольный магазин, — то впал в ужасное отчаяние. Там стало все по-другому! Потолок, стены, пол, вся историческая архитектура — ничего этого не осталось. На полу была дешевая плитка, на стенах и потолке — страшные панели. Помню, как заплакал тогда. Но Тимур уверенно сказал, что мы все вернем как было. И я тогда поверил, теперь уже не мог ему не верить. Мы вместе с Тимуром много работали над тем, чтобы ликвидировать последствия «ремонта» прежнего владельца и придать помещению прежний вид. — Арсений Иванович улыбается, вспоминая что-то. — Хоть Тимур никогда не увлекался историей, даже порой насмешливо отзывался обо всем и казался полным невеждой, ему было невероятно важно воссоздать то, что здесь было. Видишь декор? — Арсений Иванович показывает на лепной узор, тянущийся по периметру потолка. — Я рассказывал Тимуру, что это листья аканта, греческая классика. Он, конечно, не запомнил или сделал вид, что не запомнил. Когда речь заходила об этом декоре, Тимур называл его какашками из гипса. Грубые шуточки, открытое сердце — такой он, Тимур. Мы отковыряли плитку, положили паркет, сняли панели — и тут нас ждал приятный сюрприз: старинные детали под ними не пострадали, только были испачканы клеем. Мы все отреставрировали, старинную дверь больше не стали использовать в качестве входной, а интегрировали ее в интерьер. И вот «Чердак» ожил. Правда… — Арсений Иванович виновато опускает голову. — Сейчас он приносит одни убытки, и Тимуру приходится тянуть его финансово. Все было хорошо до недавнего времени. Но сейчас Тимур сам в проблемах, он потерял свой доход. И другие беды навалились снежным комом. — Арсений Иванович нежно гладит книгу на полке, сдувает с нее пыль, затем кладет в коробку к остальным. — Все против нас. В конце концов я предложил Тимуру снова продать здание. Мне нелегко было сообщить ему это, но я не видел другого выхода. Тимур возмутился, ответил, чтобы я о таком даже не думал. Но я хорошо поразмыслил и принял решение. Завтра я закрываю «Чердак». Так будет лучше для всех.

Последние слова он роняет, как тяжелые гири. Я слушаю эту историю и чувствую, как внутри что-то разрывает грудь острыми когтями.

Арсений Иванович берет с полки одну из коробок, внутри — листы бумаги с написанными от руки строчками.

— Помнишь, что тут, Вика? — спрашивает Арсений Иванович.

— Да, — отвечаю я тяжело. — Письма с благодарностями от детей, которые приходят в «Чердак».

Арсений Иванович кивает. Бросает взгляд на стеллаж с книгами-сюрпризами.

— И ты знаешь, многие из этих детей приходят сюда со своим «багажом». Они долго и тщательно выбирают книгу по истории на обложке. Может, ищут похожую на их собственную. А может, просто ту, которая понравится. И пусть сам сюжет книги никак с этой историей не связан, они все равно с удовольствием читают. И чтение такой книги для них как терапия. Многие находят решение какой-то своей, казалось бы, нерешаемой проблемы или теперь по-другому на нее смотрят, осознав, что выход есть. Итог — здесь. — Арсений Иванович трясет доверху заполненной коробкой.

Я киваю. В этой коробке и мое письмо с благодарностями «Чердаку», Арсению Ивановичу и еще одному пареньку, имени которого я не знаю.

Я прохаживаюсь вдоль полок и ищу одну конкретную книгу, вскоре нахожу ее. На обложке ровным почерком с наклоном вправо написана история мальчика, который подписался ником «Простой Пацан».

Мне было четырнадцать, когда я пришла на «Чердак», — в тот самый период, когда была на самом дне. Именно тогда я мучилась от токсичной дружбы с Кирой, но еще не понимала причины страданий.

В тот период Кира, видя, что я целиком и полностью ей принадлежу и никуда не денусь, стала вести себя со мной особенно жестоко. Она постоянно наказывала меня за любые провинности, которая сама могла и придумать. Я очень старалась угодить ей во всем, но Кира все равно придиралась ко мне, ее могло взбесить что угодно. Например, если мы договорились встретиться и вместе пойти в школу и я приходила в назначенное место позже нее. Или если я получала в школе более высокую оценку, чем она, за ту же работу. Или если она вдруг видела, что я без нее стою и болтаю с каким-нибудь симпатичным мальчиком. Она делала все, чтобы оградить меня от других, особенно от внимания парней. Может, именно из-за ее усилий я никогда не пользовалась популярностью. Все подобные вещи приводили Киру в ярость. Она обвиняла меня в предательстве, грозила разорвать нашу дружбу. Иногда так и делала: просто прекращала все наше общение. И я сходила с ума от отчаяния, ведь в голову намертво вдолбились установки: без Киры я ничто. Но она не собиралась уходить навсегда, ей такая связь была очень выгодна. Через неделю или месяц Кира подходила ко мне и снисходительно говорила, что так уж и быть, она меня прощает. И я ужасно радовалась. Думая об этом сейчас, я испытываю бурю разных чувств: злость на эту гадину, недоумение от своей бесхребетности и в то же время ужасную жалость к себе, девочке-подростку, намертво застрявшей в паутине токсичной дружбы и не понимающей этого.

За день до моего прихода в «Чердак» Кира поставила мне ультиматум: я вообще не должна ни с кем разговаривать без ее разрешения. Она составила список, с кем мне можно говорить, а с кем нет. Я возмутилась, отказалась принимать ее очередное дурацкое правило. Кира впала в ярость, завизжала, затопала ногами и бросила мне, что тогда она рвет нашу дружбу уже навсегда.

Так плохо мне еще не было. Я пришла в «Чердак», прохаживалась по отделу с книгами-сюрпризами в кофейной обертке и думала о нас с Кирой. Уже готовилась даже подчиниться новым правилам и попросить у нее прощения, но тут зацепилась за одну историю на обложке книги. Она называлась «Кастрюля». Когда я ее прочитала, то так смеялась, что вывихнула челюсть.