Лейтенант понимал, что без свидетелей Грибкова не достать. Понимал, что это единственный шанс. И злился, что этот шанс зависит от меня.

— Насколько я слышал, Грибкову доложили, что я выехал с КПП, — произнёс я спокойно. — Значит, у них есть крот. В СКА или в Корпусе 10. Вам это нужнее, лейтенант. Грибков без кротов — половина дела. А крот без Грибкова быстро всплывёт, когда начнёт искать нового хозяина.

Чешуя молчал. Дыхание успокаивалось, лицо бледнело. Мозг снова заработал, эмоции отступили. Он просчитывал варианты, взвешивал риски, оценивал выгоду.

— Военные скоро избавятся от Матросова и Мамонтовой, — добавил я. — Их найдут мёртвыми. Суицид, драка, несчастный случай — не важно. Неудобные свидетели не доживают до суда. И ваш Грибков будет чист, как слеза.

Попал в точку. Чешуя дёрнулся, словно его током ударили. Он знал, что я прав. Военные не оставят свидетелей в живых. Слишком большой риск.

Лейтенант опустился на стул, потёр лицо руками. Сидел так несколько секунд. Потом убрал руки, посмотрел на меня. Усталость, злость и принятие в одном взгляде.

— Хорошо, — выдохнул он. — Что тебе нужно?

— Дела Матросова и Мамонтовой, — ответил я сразу. — Мне. Сейчас.

Чешуя поднял бровь.

— Ты охренел⁈ — голос снова пошёл вверх. — Это секретные материалы! Ты не имеешь права…

— Иначе они мне не поверят, — перебил я. — Я приду к ним с пустыми руками и скажу «СКА вас отпустит, поверьте мне»? Они плюнут в лицо. Им нужны доказательства, им нужно увидеть свои дела, увидеть обвинения, увидеть, что я реально могу на это повлиять.

Лейтенант сжал кулаки, смотрел на меня долго, оценивал. Потом выдохнул сквозь зубы.

— Жди, — бросил он коротко.

Встал, вышел из кабинета. Дверь хлопнула.

Я остался один. Прошёлся по кабинету, размял ноги. Спина всё ещё ныла, голова болела. Нужно будет восстановиться, но потом. Сейчас важнее вернуть ядра и закрыть вопрос с Грибковым.

Через десять минут Чешуя вернулся. В руках две папки — толстые, с печатями. Бросил их на стол передо мной.

— Дела Матросова и Мамонтовой, — произнёс он сухо. — Всё, что на них есть. Обвинения, показания, улики. Если ты их провалишь, если они откажутся давать показания, если военные их достанут раньше — я тебя похороню, Большов. Лично. Своими руками.

Взял папки. Тяжёлые, страниц по сто в каждой.

— Они в изоляторе? — уточнил я.

— Да, — кивнул Чешуя. — Блок Б, камера семь. Охрана знает, что ты придёшь. Я дал указание пропустить тебя.

Кивнул, развернулся к двери, сделал шаг.

— Большов, — окликнул меня лейтенант.

Обернулся. Чешуя стоял за столом, руки сложены на груди. Лицо серьёзное, взгляд тяжёлый.

— У тебя один шанс, — произнёс он медленно. — Один. Если Матросов и Мамонтова не дадут показания, если что-то пойдёт не так… Я лично займусь твоим делом. Поверь, твоя семья тебя не спасёт.

— Понял, — кивнул я.

Вышел из кабинета, направился к изолятору. Подошёл к входу. Охранник поднял голову, посмотрел на меня. Молодой, лет двадцать пять, лицо скучающее. Сидел за столом, перед ним журнал регистрации и кружка с чаем.

Показал удостоверение. Охранник взял, изучил, поднял взгляд на меня, потом обратно на фото. Сверил, вернул документ.

— Сержант Большов? — уточнил он.

— Да, — кивнул я.

— К заключённым Матросову и Мамонтовой? — продолжил охранник, уже доставая ключи.

— Да.

Охранник встал, взял связку ключей с пояса, открыл внутреннюю дверь, жестом показал следовать за ним. Прошли по коридору — узкому, тусклому, с лампами под потолком.

Двери камер по обе стороны. Металлические, с окошками. Тишина, только наши шаги эхом отдавались.

Дошли до конца коридора, блок Б, камера номер семь.

Охранник остановился у двери, вставил ключ в замок, повернул, щелчок, дверь открылась. Отступил в сторону.

— Крикните, когда закончите, — сказал он. — Я буду в конце коридора.

Кивнул. Охранник ушёл, шаги затихли.

Я толкнул дверь, вошёл внутрь.

Камера маленькая. Два метра на три, не больше. Две койки у стен, стол между ними, ведро в углу. Окно под потолком, зарешёченное, свет еле пробивается. Холодно, стены потеют влагой, пахнет сыростью и мочой.

Борис и Василиса сидели на койках. Оба в одежде — серые робы, мятые, грязные. Матросов держался за плечо, бинт промок кровью. Лицо бледное, губы сжаты. Василиса сидела напротив, прислонившись спиной к стене. Голова опущена, волосы растрёпаны, на виске синяк — след удара о стену в промзоне.

Они подняли головы, когда я вошёл. Увидели меня, замерли.

Секунда тишины. Потом лица изменились. Страх сменился злостью.

Василиса вскочила на ноги, руки сжались в кулаки.

— Ты… — прошипела она, — ты подставил нас, ублюдок! Знал, что нас ждут!

Голос сорванный, почти крик. Она шагнула вперёд, Борис схватил её за руку, удержал, не дал броситься на меня.

— Заткнись, — произнёс я холодно.

Голос ровный, без эмоций. Закрыл дверь за собой, прислонился к ней спиной, посмотрел на них обоих.

— Грибков на свободе, — продолжил я, не повышая голос. — Он сказал, что вы воры, а он герой, который вас поймал. Ему поверили. Вас посадят, сделают рабами и заберут твоё ядро, а потом найдут в камере с перерезанным горлом. Военные не любят свидетелей.

Тишина. Василиса замерла, кулаки всё ещё сжаты. Борис смотрел на меня, адамово яблоко дёрнулось, он сглотнул. Страх появился в глазах и вытеснил злость.

— Слова ничего не значат, но я никого не сдавал, — хмыкнул. — В корпусе или в СКА есть крыса, что сказала Грибкову, что мы выехали. Забыли? Удобно скидывать свои проблемы на других, да?

— Что… — начал Матросов хрипло, — что ты хочешь?

Оттолкнулся от двери, шагнул к столу, бросил на него две папки. Они упали с глухим стуком, пыль поднялась.

— Я хочу Грибкова, — ответил я. — Чешуя хочет Грибкова. Вы даёте официальные показания, что Грибков — ваш теневой заказчик, который пытался вас убить и забрать ядра.

Василиса схватила верхнюю папку, открыла. Глаза забегали по строчкам, лицо побледнело ещё сильнее. Борис потянулся ко второй папке, пролистал страницы. Руки задрожали.

— И нас посадят вместе с ним за незаконные вылазки⁈ — выдохнула Василиса.

Голос сорвался. Она смотрела на меня, в глазах отчаяние. Борис листал дальше, читал обвинения. С каждой страницей лицо становилось всё мрачнее.

— Я выбиваю вам полную амнистию, — сказал я просто. — Расследование против вас закрывают, все обвинения снимают. Вы свободны, продолжаете трудиться в корпусе номер десять с кристально чистыми делами.

Они замерли. Оба. Василиса держала папку в руках, смотрела на меня, не моргая. Борис оторвал взгляд от документов, уставился на меня. Недоверие на лицах, поиск подвоха. Молчали долго.

— Ты… — начала Василиса тихо, — ты шутишь?

— Не имею такой привычки, — ответил я.

Пауза. Они переглянулись. Борис покачал головой едва заметно. Василиса сжала губы. Оба сломлены, оба не верят. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Почему мы должны тебе верить? — спросил Матросов. — Ты из СКА. Ты привёл нас туда, где нас ждали. Ты…

— Если бы я хотел вас сдать, — перебил я, — вы бы уже умерли. Вы ещё живы только потому, что я вмешался.

Борис открыл рот, потом закрыл. Аргументов нет, факты против него. Василиса опустила взгляд на папку в руках, читала обвинения снова, медленно.

— Нас убьют, — добавила она тихо. — Ты прав. Военные не оставят нас в живых. Мы знаем слишком многое. Грибков, полковник Артемьев, вся цепочка поставок…

Борис кивнул, потёр лицо руками, выдохнул долго, протяжно.

— Что ты хочешь взамен? — спросил он, убирая руки от лица.

Голос усталый, но твёрдый. Матросов принял решение. Выживание важнее гордости. Он готов торговаться.

Улыбнулся. Медленно, холодно. Улыбка без радости, без тепла. Улыбка хищника, который загнал добычу в угол.

— В обмен вы становитесь моими, — произнёс я, глядя им в глаза по очереди. — Любой мой приказ, любая вылазка. Вы — моя личная команда. Я решаю, когда и на кого вы охотитесь.