— У тебя вечно “не повторится”, — Марлен легко поднялся, будто тень вытянулась вверх, мгновенно возвышаясь над Элом с ленивой ухмылкой.

Демонстративно медленно стянул перчатку и брезгливо стряхнул с неё красную каплю.

— Ты хоть знаешь, сколько стоит это вино? Тебя, Эл, дешевле обойдётся заменить. — Он даже не повысил голоса. — И туфли, кстати, тоже не дешёвка.

— Если уж ты проливаешь моё вино, — тихо, почти тепло, — было бы вежливо вернуть блеск моей обуви.

Эл потянулся салфеткой к его ногам, но Марлен лишь усмехнулся.

Его пальцы вцепились в волосы Эла у основания. Хват на точке контроля, где боль становится послушанием. Рывок — и голова взлетела вверх. Эл широко распахнул глаза: взгляд покорный, беззащитный.

— Я же не прошу много, — Марлен дёрнул сильнее, заставив его всхлипнуть. — Всего лишь вылижешь. До блеска.

Эл смотрел снизу вверх — мягко, почти виновато. Но в его глазах мелькнуло что-то странное, тонкое. Взгляд на мгновение скользнул по Марлену — и тот едва заметно приподнял уголок губ. Миг — и выражение исчезло.

Нейт догадывался: между этими двоими была какая-то старая тень. Что-то происходило здесь до него.

Мгновение, и Марлен резко склонил Эла к полу.

Нейта пронзило — словно его самого заставляли лизать грязь. Грудь сжало, будто чужая рука тянула его за волосы, не Эла.

— Отпусти его, — голос вырвался хрипло, словно сорвавшийся с ржавого замка.

Марлен на миг замер, прислушиваясь к Нейту как к новому звуку в комнате.

— Смотри-ка. Щенок огрызнулся, — Марлен медленно повернул голову. Улыбка стала тоньше — не шире, а глубже.

— Не ссорьтесь… прошу. Я сам виноват, — голос Эла звучал тихо без тени сопротивления.

Он выровнял спину плавно, выверенно, так, что движение казалось почти хореографией.

Безошибочно поймал нужный угол наклона головы — чуть ниже границы взгляда, такой, что гнев гаснет сам собой. Выученная линия, чтобы мягкостью жеста сделать удар ненужным.

Нейт шагнул ближе и перехватил руку Марлена выше запястья.

Тот почти удивился сотой долей взгляда — в этом доме его не хватали руками. Никогда. Их взгляды столкнулись — близко, остро.

Эл, всё ещё оставался на коленях между ними, словно фон их столкновения.

Он едва заметно приоткрыл губы — полудыхание, тихий, невольный жест. Но тут же вернул идеальную линию, будто не было этой слабости.

Нейт сжал пальцы так, что побелели костяшки.

В глазах Марлена мелькнуло что-то короткое, колючее: не злость — признание силы. Он не дёрнул рукой, не вырывался — наоборот, позволил держать себя, словно проверял, сколько Нейт выдержит.

— Ладно, — лениво протянул Марлен после короткой паузы. — Наблюдать, как ты воспламеняешься, пожалуй, даже занятнее.

Он отпустил Эла, будто по собственной воле.

Нейт не убрал руки сразу. Держал, пока не почувствовал, что Марлен чуть подался назад.

— Твоя горячность сгубит тебя быстрее, чем моё вино, — сказал Марлен, когда их плечи почти соприкоснулись.

Воздух между ними стал плотнее.

Он ушёл, оставив за собой запах дорогого одеколона и липкое ощущение насмешки. Тяжёлые шаги стихли только за поворотом.

Пространство сжалось, будто дом стал тесным.

Нейт стоял со сжатым горлом и рваным дыханием, будто пламя рвалось изнутри.

Эл всё собирал мелкие осколки, будто ничего не произошло.

Нейт выдохнул резко — слишком горячо — и опустился рядом, помогая собирать стекло. Пальцы дрожали, но он всё делал осторожно.

Эл на секунду поднял взгляд. Почти укоряющий.

— Я же просил… не вмешиваться, — голос тихий, но твёрдый. В нём не было упрёка. Только усталость. И что-то ещё — тонкая дрожь, почти незаметная.

— Я… — Нейт проглотил воздух. — Я не мог просто стоять и смотреть.

Эл отвёл взгляд, взял следующий осколок, аккуратно повернул, чтобы не порезаться.

— То, что он делал. Это было…

— Нормально, — перебил Эл так же спокойно. — Для него. Для меня. Для этого дома.

Он поднял ещё один осколок, маленький, прозрачный, почти невидимый.

— А вот твоя вспыльчивость — ненормальна, — сказал он и задержал взгляд на Нейте. Коротко, серьёзно.

Нейт сжал зубы. Слова крутились на языке, но ничего не подходило.

— Ты делаешь только хуже… себе, — добавил Эл чуть тише.

Тишина стала плотной.

— Я не хочу, чтобы ты… — Эл выдохнул и не договорил.

Было видно, что это «я не хочу, чтобы ты пострадал».

— Не делай это снова, — сказал он. — Пожалуйста.

Нейт опустил голову. Пальцы сжимали осколок чуть сильнее, чем надо.

— Я не обещаю, — сказал он тихо. — Но постараюсь.

Эл кивнул медленно. В этом кивке было всё: смирение, благодарность — и то тонкое, почти незаметное чувство, с которого начинаются привязанности.

Нейт толкнул дверь служебной гостиной и шагнул внутрь. Полумрак, мягкий свет бра, запах вина и… движение.

У окна стояла стройная «горничная». Кружево, чулки, подвязки, прозрачный корсет. Волосы спадали прядями на грудь, путаясь в кружеве.

В руках у неё тряпка, но это было не уборка, а медленный танец. Она наклонялась, выгибала спину. Ткань скользила по дереву как предлог. Лямка спадала с плеча, и белая грудь почти обнажалась.

В кресле вальяжно сидел Марлен. Его взгляд скользил по изгибам тела девушки, улыбка была ленивой — как у человека, для которого это привычное развлечение.

Нейт поймал себя на мысли:

«Мы оба служебные, а правила — разные. У него бокал и девочка «под настроение». У меня — форма и длинный список «нельзя».

Он хотел было уйти, чтобы не мешать, но голос Марлена остановил:

— Красиво у нас убираются, правда?

Тот прищурился:

— Проходи. Можешь полюбоваться.

Горничная наклонилась за салфеткой. Чулки натянулись, кружево впилось в упругие пухлые бёдра. Она приосанилась, взгляд на миг скользнул к двери. И — как будто случайно — она улыбнулась ему. Тепло, почти интимно.

Нейта прижало к месту. Жар прошёл по телу, в паху напряглось. Он выровнял спину, вскинул подбородок. Взгляд — в нейтральную точку. Пусть Марлен ищет дрожь — он её не увидит.

Уйти было правильно. Но он остался — упрямство держало. Отступить — значит признать поражение.

Нейт сел. Сделал вид, что всё это не про него.

«Ты можешь дразнить тем, что не моё. Но моё — отклик. И он принадлежит госпоже».

Мысль вернула равновесие.

Горничная протирала ножку стола, юбка распахнулась шире, чем позволяли правила.

В её улыбке была не покорность, а ремесло — отточенная игривость девушки, которой платят за то, чтобы мужчинам становилось жарче.

Прятаться нельзя — код дома требовал открытости. Тело выдавало всё: напряжение, возбуждение, растерянность. Кажется, именно ради этого Марлен позволил ему остаться.

— Вот так, — усмехнулся Марлен. — Смотришь, но делаешь вид, будто каменный.

Нейт поднял дыхание выше — так учили в телесной школе: не гаси жар, перемести. Диафрагма дрогнула, но он удержал.

— Ниже, хорошенькая, — велел Марлен девушке.

Та подчинилась, движения стали театрально медленными, рассчитанными на возбуждение. Девушка потянулась к верхней полке: ткань натянулась на ягодицах, тело выгнулось в эластичную линию. Затем она скользнула мимо Марлена, и он легко коснулся пальцами подвязки. Она коротко, почти певуче рассмеялась и поправила чулок одним плавным движением бедра.

— Краснеешь, Нейт, — заметил Марлен. — Заводит, да?

Губы у Нейта пересохли.

— Это не для меня, — выдохнул он.

— Не для тебя? — лёгкая насмешка. — А смотришь ты — как раз наоборот.

Горничная снова посмотрела в глаза Нейту. Губы приоткрыты. Она наклонилась ниже, волосы упали вперёд, обнажив шею.

В руках у Марлена светился экран интерактивной панели. Он скользнул пальцами по строкам и усмехнулся.

— Пульс сто тридцать пять, — сказал Марлен. — Уровень возбуждения восемьдесят семь процентов. Неплохо для статуи.