— Морской десант мы сбросим в море, но казармы нужно срочно вывести из игры, — хмуро сказал Куропаткин, бесстрастно оценивая сложившуюся ситуацию.

На наше счастье, 18-я дивизия оставила свою полевую артиллерию в городе, забрав с собой только горную.

— Дукмасов! — тут же распорядился я. — Будьте любезны, голубчик, развернуть тяжелые пушки и показать кораблям на рейде, где раки зимуют.

— Но я не артиллерист! — вскинулся хорунжий.

— Ну и что? Мне Николеньке приказать отбить десант артиллерийским огнем?

— Слушаюсь! — завопил шкет.

— Петя, ради Бога!

Мой ординарец ловил все на лету. Орудия к бою (найдутся расчеты австрияков, а кто не с нами, тот покойник), кадета убрать с глаз долой!

— Прикажите исполнять, ваше превосходительство?

— Давай, Петя, давай!

Я тронул пятками белого коня — княжеский подарок, которого назвал Чаталджи[20] и на котором столь бесцеремонно сбежал из Цетинье, замотав голову башлыком. Подлетел к сбившейся в плотную толпу гверильясам, забившим двор дворца Диоклетиана. Сюда они откатились после неудачного штурма флотских казарм, сюда не долетала шрапнель от кораблей из гавани — древние стены хранили потомков легионеров и пастухов Динарии. Я, обнажив саблю, гарцевал перед боковым входом, смотревшим на море. Случайные пули жужжали над головой, одна клюнула юнака, которому доверил нести мой значок с восьмиконечным крестом.

— За мной, православные! — крикнул я, склоняясь в седле, чтобы подхватить уже всем известное знамя с вышитыми на маленьком бордовом полотнище большими буквами «МС».

Из толпы вынырнула фигура с развевающимися рыжими косами и белой рубашке. Стана! Она подхватила голубое древко и бросилась через площадь в сторону казарм, на вспышки выстрелов, навстречу пулям. Я пришпорил коня, постарался им закрыть девушку. Позади раздался знакомый рев. Пусть не русские, но братушки, они не подвели — из узкого прохода, крытого римскими арками, вырвался подобный струе из пожарного шланга бурный поток атакующих. Взрывы, в воздухе вспыхнула безобразным цветком и разлетелась шрапнель, валя на землю герцеговинцев. Им было плевать на то, что с неба сыпала смерть! Видели лишь одно — всадника на белом коне в белом мундире и бежавшую рядом девушку в белой рубашке, с темно-красными, как кровь на бинтах, косами и знаменем Ак-паши.

— Йуриш! На байонете! — загремел над площадью аналог болгарского клича «на ножи».

Ополченцы не имели штыков, их заменяли ханджары. Кривые клинки мелькали уже рядом, меня обгоняли, да и я сам придержал коня, ибо заметил, что Стана споткнулась, покачнулась, опустилась на колено. Оглядываясь назад, не имея возможности остановиться и узнать, что случилось, вел в атаку бойцов. Казармы захлестнула ощетинившаяся сталью волна, в лодки десанта полетели снаряды с выставленных на улицах Сплита тяжелых орудий — горы ломили море, армия била флот на суше, и победа была близка.

Я крутился в толпе ревущих солдат, желая вернуться назад. Конь хрипел, роняя рубиновые капли на брусчатку — в него попало несколько пуль, но он еще слушался поводьев. Это было нелегко, но я прорвался сквозь поток воодушевленных горцев. Добрался до своего значка, до Станы, до белеющей рядом рубахи с темно-рыжими, как ее волосы, пятнами. Спрыгнул с Чаталджи, схватил девушку в охапку.

Она открыла глаза и выдохнула мне в лицо:

— Любав юначке на крви стои, генерал!

Герцеговинские селяне

«Любовь храбрячки стоит на крови», — вот что сказала мне раненая Стана.

Юначка — такому слову сложно подобрать русский перевод: по мнению моих соотечественников да и по моему собственному, не должны женщины воевать, рисковать жизнью, подставляться под пули. Нет, Стана не погибла. Ранение в плечо, слава Богу, ни живот, ни сердце с легкими не задеты, месячишко придется руку поберечь, поносить ее на перевязи. Любовные игры временно отменяются. Выпороть бы ее, чтоб не лезла в пекло поперек батьки. Снова мимо — вместо наказания придется награждать. Стана Бачович станет первым орденоносцем Боснийского королевства, кавалером Георгиевского креста, который еще предстояло учредить и создать в натуре. Как и само королевство.

С чего его начинать? Конечно, с публичного провозглашения. С этой целью я отправился в городской магистрат, как только убедился, что девушка в надежных руках лекаря.

Мэр с советниками стояли с таким мрачным видом, будто их сию же секунду собирались гнать в крепостной ров на расстрел. Окружной комиссар, венский назначенец, требовал от них, чтобы все горожане сплотились в выражении преданности и верности империи, и ныне они пребывали в сомнении относительно своего будущего.

— Вы теперь подданные Боснийского королевства, — объявил я по-итальянски этим дрожащим от ужаса господам.

Мэр не пережил встречи с исторической родиной и хлопнулся в обморок. Парочка приглашенных репортеров плотоядно оскалились, смерив друг друга подозрительными взглядами, — в их глазах читался лишь один вопрос: работает ли телеграф?

С телеграфом им придется пока погодить, сперва мы быстренько захватим побережье. Сплит со столицей Далматинского королевства, Задаром, связывала узкоколейка. В эту минуту паровозик на всех парах вез туда батальон герцеговинцев. Я питал надежду, что ему выпадет удача прихватить австрийского наместника тепленьким. А в противоположную сторону, в направлении Омиша и Плоче, уже маршировали полки, в чью задачу входило захватить резервные промежуточные склады 18-й дивизии. Когда это случится, до фельдцейхмейстера-лейтенанта Йовановича дойдет, что он по-крупному вляпался. Его войска, победоносно занявшие Мостар, уже оказались по сути в оперативном окружении, хотя об этом еще не знают. Снабжения нет, в сельской местности кукурузным зернышком не разжиться. Я надеялся, что воеводы Любобратич и Ковачевич выполнят наш уговор и быстро объяснят оккупантам, что удаляться от Мостара малыми силами — дурная затея, чреватая потерей отрядов фуражиров. А подвоза продуктов и боеприпасов с побережья почему-то нет.

«Что делать?» — задастся вопросом Йованович, когда получит ошеломляющее известие о захвате герцеговинцами Далматинского королевства. Первым делом, конечно, вырвет от злости свои куцые усики. Потом задумается. У него есть два пути, чтобы спасти свою дивизию от голода. Идти на север, к Сараево, на соединение с корпусом фельдцейхмейстера Филиповича или прорываться обратно в Далмацию. Я ставил на последний вариант — именно этого должна от него потребовать Вена, только так он не погубит свою карьеру. Разбить мои войска на побережье, а следом вернуться в Мостар и завершить завоевание Герцеговины. А мне того и надо! Нашу встречу отменить невозможно!

Все складывалось наилучшим образом. Не прошло и недели, как запылавшее далматинское побережье отряхнуло австрийский прах со своих ног, принеся нам на блюдечке немалые королевские казенные финансы. Нам даже не пришлось топать в Рагузу-Дубровник и Котор — местные сепаратисты тут же подняли восстание и выбросили цесарцев пинком под зад. Которские черногорцы не забыли, как несколько лет назад они доблестно сражались с австрияками и отстояли свое право на ношение оружия. Наше появление подтолкнуло их к открытому мятежу. А рагузцы не могли простить Вене подлой ликвидации дубровнической республики в 1815 году. Над городом снова развевались флаги вольного города.

Австрийский флот метался вдоль побережья и не знал, за что хвататься. Его полностью отмобилизовали накануне вторжения в Боснию и Герцеговину, но экипажи набрали из ненадежных ныне далматинцев. Сказывалась и потеря базы в Сплите, для бункеровки углем приходилось теперь гонять корабли в Триест. Морские десанты оказались неэффективны — их раз за разом сбрасывали в море мои батальоны, не давая морякам закрепиться. Что делать? Подвергнуть бомбардировке свои же города и вызвать мятеж на броненосцах береговой охраны? Вена молчала, как в рот воды набрала, пребывая в ступоре, адмиралы боялись переборщить. Кончилось дело тем, что флот убрался на север, чтобы пополнить припасы.