— Ты куда клонишь, Миша?

— Адрианополь!

— Господь с тобой! Без приказа? Мне поручено охранять Шипкинский перевал. Прикажешь все бросить?

— Не орел! — хмыкнуло мое второе Я.

— А инициатива?

— Проси бригаду! — взревел мистер Икс.

— Нахожу сие предложение весьма безответственным, — сердито запыхтел Петрушевский. — Опять ты со своими причудами! То в Хиве ворота штурмуешь, когда нам город уже сдался, то на врата Царьграда нацелился. Угадал?

С Хивой он ловко меня поддел. Тогда, и правда, вышло неловко: я полез в атаку на ворота столицы ханства, в то время когда с противоположной стороны в город уже вступали войска Кауфмана — без единого выстрела, по соглашению с ханом.

— А кто в начале лета описал Шипкинские укрепления как преотличные, не ты ли? — продолжал напирать Петрушевский. — Каких жертв нам это стоило!

— Не горячитесь, Михаил Фомич. Так мы с тобой не до чего не договоримся. Хочешь охранять — охраняй. Только напомню тебе, что все это, — я обвел рукой полукруг, — добыча Сводной Казачьей бригады и болгар Столетова. Ваня, — позвал я ординарца, — позови-ка к нашему столу корреспондентов Макгахана и Немировича-Данченко.

Пришел черед конфузиться генералу. Он мгновенно сообразил, что пресса может так расписать викторию — как бы не оказаться в дураках!

— Чего ты хочешь, тезка?

— Бригаду! И я заберу из захваченных арсеналов все, что захочу. Под расписку.

Поколебавшись для виду, Петрушевский согласился. Я сразу же начал действовать. Дукмасов получил задание собрать не менее десяти тысяч винтовок Пибоди-Мартини и все, что есть, винчестеры и револьверы. И боеприпасов без счета. А Уэзис вызвался сбегать с казаками в рейд на Казанлык — вдруг нам счастье улыбнется, и мы до кучи еще Сулейман-пашу за шкирку сцапаем.

— Телеграф! Пусть режут провода к чертовой матери, — подсказал мистер Икс.

Подготовка к броску на Адрианополь началась.

Болгарские ополченцы защищают Самарское знамя

Водился за мной грех — очень я впечатлительная натура. Нервическая, как однажды выразился кто-то из знакомых генералов. Разговор с Петрушевским выбесил. Хотелось рвать и метать. Или предаться кутежу…

— Что ты под ноги лезешь⁈ — зарычал я на казака, на которого наткнулся, когда заходил во двор выделенного для постоя дома в Шейново.

Я размахнулся и саданул станичника так, что он полетел вверх тормашками.

— Сдурел? — взревел мой внутренний голос.

Этот окрик поднял во мне волну раскаяния. Протянул руку казаку, помогая подняться.

— Сердишься?

— Никак нет, вашество.

— Ну тогда поцелуй!

Казак ткнулся колючими губами в щеку.

Я, досадуя на себя, зашел в дом. Клавка возился у печки, разогревая жестянку-консервы с сосисками и капустой.

— Кушать изволите?

— Пошел к черту! Где мне кости кинуть? Завтра поутру чтоб все было готово к походу.

Еле волоча ноги, добрался до приготовленной постели, но пересилил себя и занялся составлением отчета о бое и представлений к наградам и, что куда более тягостно, подписанием списков погибших. Эти документы завтра же повезут в Плевну, а краткий отчет будет передан по телеграфу из Габрово в Ставку, в Горный Студенец.

Наутро проснулся все в том же препоганом настроении. Денщик подсунул вчерашние сосиски. Вяло ковыряясь в немецкой бурде, не ощущая вкуса, следил за Круковским, колдовавшим над чемоданами.

— Пошарил по чужим домам, Клавка?

Круковский отвечал вяло и мрачно.

— Вы же сами добро дали.

— Я⁈

— Вы.

— Ах ты ж, обезьяна!

Денщик насупился и отвернулся.

— Обиделся?

— Звестно, обиделся!

— Ну так поцелуйте меня, ваше высокообезьянство!

— Отставить! Что за свинство ты тут развел⁈ На себя в зеркало посмотри. Вылитый гамадрил! — разбушевался мистер Икс.

Круковский сделал шаг в мою сторону, но я отмахнулся.

— Все хвалишься своим отношением к солдату, а позволяешь себе гадости. Кулаки зачесались? Вот ты давеча впотьмах казака ударили, часового, так, что он с ног слетел.

Я же потом извинился.

— Интересно — как? «Поцелуй меня» — это извинение?

Ничего с собой поделать не могу — не могу порой себя в руках удержать. Если вижу трусость или подлость — вскипаю. А что до Клавки… он не солдат, он слуга. По Сеньке шапка.

— Это скотство. Недостойно офицера! Барчука из себя строишь? Белую кость?

Какой же я барчук? Наш род из однодворцев. Прадед землю пахал.

— Тем более должно быть стыдно. Вот что, Миша, хочешь, чтобы между нами совет да любовь, завязывай с этим делом.

Я надулся. Чтоб вы понимали! Солдаты меня любят. «Наш Скобелев», так меня называют. Бывает выдумывают, что я то ли из пластунов родом, то ли мужицкого корня. А все потому, что я отвечаю им всегда своей заботой и вниманием. Никто в моем отряде не остается без доброго слова или голодным. Даже сдавшиеся турки.

— До чего ж ты, генерал, человек крайностей. Приказал двойную порцию в котлах приготовить, чтобы пленных накормить. И одновременно… — в голосе мистера Икс прозвучали примиренческие нотки.

Мне стало совестно — глупо нам ссориться и не ко времени. И душа не на месте, так и рвется…

— Выкладывай уже, что тебя гложет.

Если бы вы знали, мистер Икс, как мне жутко. Салонные наполеоны еще попьют мне кровушки. В начале войны смотрели на меня пренебрежительно: «этот победитель пестрохалатников, выдуманный прессой герой, у него уже все есть, Георгий на шее, аксельбант, чего он суется?» Дальше — больше. Вы догадываетесь, что меня ждет даже в случае удачи?

— Наплюй. Очень ты зависишь от чужого мнения. Я подобное проходил. Чего мне только не шипели в спину. В каждую строку пику норовили вставить.

И вы… Значит, понимаете меня.

— Давай о деле поговорим. Сколько дней на марш отводишь?

Через три дня будем кофе пить в Адрианополе.

— Сто пятьдесят верст? С пехотой, артиллерией и обозом?

Я самодовольно усмехнулся. Мне было чем удивить мистера Икс.

— Клавка! Хватит копаться. Россия не ждет, отдыхать некогда, отдых — в могиле.

Насчет трех дней я, конечно, прихвастнул, хотя, если бы не гарнизоны городков и пехотные колонны турецких резервов, движущиеся в сторону Шипки, еще не зная о ее падении, мы могли бы и уложиться. Однажды 4-й бригада, отданная мне Петрушевским, совершила немыслимый дневной марш в 70 верст. Мистер Икс честно признался, что глазам своим не поверил, когда это произошло.

Последний день стремительного броска. Позади почти сотня верст без единой дневки, стычки с отступающими турецкими войсками, растущий обоз все новых и новых трофеев — целые поезда с вагонами, которые перехватили казаки. Солдаты были вымотаны до предела, и их уже не воодушевляло мое напутствие перед началом этого беспримерного движения: «поздравляю, братцы, с походом на Адрианополь». Ноги отказывались идти. При команде «Стой» валились на землю без сил, и никто, казалось, не был способен их поднять. Я и сам падал с ног, но меня держала сияющая цель:

— Голубчики… Напоследок… Неужели же у самого Адрианополя да осрамимся?

Я метался вдоль колонн, уговаривал, подбадривал. Никто не знал, что мы вступили в гонку с сохранившими боеготовность, но разрозненными частям Сулейман-паши. Узатису не удалось захватить мушира в Казанлыке — этот хитрый лис вовремя унес ноги из долины роз. И теперь вопрос стоял так: кто первый окажется в беззащитном Адрианополе — я или он?

— Товарищи… Ну-ка, еще переход, вечером кашей накормлю.

Дружный хохот стал мне ответом, и люди сдвинулись с места… побрели… и, оглядываясь друг на друга, постепенно набирали ход. И вот уже песенники выбежали вперед и, выкидывая коленца, голосили: