Я оставил на восточном берегу Неретвы своих многочисленных сопровождающих и пересек Стара Мост в компании одного Дукмасова, ехавшего следом с моим личным хивинским знаком с крестом. Копыта белого коня громко выбивали дробь, эхо металось между двумя древними сторожевыми башнями, а я разглядывал высокий минарет, похожий на колокольню католического храма, и старался не смотреть вниз, где далеко внизу спокойно текла зеленая вода.

Меня встречали. Люди каймакама с трудом проложили дорогу к его дому сквозь толпу, запрудившую узкую улицу с бесконечными глухими заборами. Казалось, весь Мостар собрался, чтобы поглазеть на Ак-пашу и на его знаменитый белый мундир.

Встреча непримиримых врагов — мусульманских владык Герцеговины и руководителей повстанцев — проходила в вымощенном крупной галькой дворе губернаторского дома. Тихо журчал фонтанчик, его струи падали в пять медных кувшинов и стекали из них в чашу. Собравшиеся сидели на низких диванах. Меня, как почетного гостя, усадили рядом с губернатором санджака Мустафой-пашой. Он, сонно щуря глаза, известил всех через переводчика, приглашенным специально для меня, о том счастье, которое даровано Герцеговине султаном, приславшим великого генерала защитить провинцию.

— Мы всегда выступали носителями милосердия и благородства на Балканах, но христиане, возмутители спокойствия, творят неправедные дела, но скоро падут от своих замыслов… — понес околесицу Мустафа-паша, не повышая голоса, будто отрабатывая заранее согласованную программу.

Каймакам, по всей видимости, не принадлежал ни к лагерю религиозных фанатиков, ни к новой плеяде европейски образованных турок. Чрезмерно полный и апатичный, он был хозяином большой провинции, но его абсолютная власть кончалась сразу за стенами города. Чем-то мне витязя напоминал, погруженного в вечный сон под журчание воды в фонтане во дворе — не соберись все магометане в Мостаре, желая дать отпор вторжению, он бы и его проспал. Губернатора окружали кади-судьи и мудиры, изгнанные правители нахий, сельских округов. Куда более возбужденные, чем каймакам, понимающие, что власть ускользает безвозвратно, что надеяться остается только на меня и что надо готовится к сражению. Но только не вместе с повстанцами, нет.

Те отвечали своим заносчивым и спесивым врагам той же монетой:

— Обещания турок — как худой сон, который повторяется снова и снова, но ничего не происходит. Мы не станем с ними сражаться рука об руку, но и не станем нападать, — заявил Голуб Бабич, самый известный харамбаши, то есть выборный атаман гайдуков, и прославленный воевода повстанцев.

С ним не были согласны другие представители Временного правительства. Трезвомыслящие головы в лице Мичо Любибратича и Стояна Ковачевича произнесли вслух то, что я ожидал от них услышать, — мысль о необходимости хранить родину от любого внешнего посягательства.

— Вам всем нужна объединяющая идея, — подсказал я вождям противостоящих лагерей. — Раз султан решил, что Боснии и Герцеговине придется справляться собственными силами, не подумать ли нам о возрождении Боснийского королевства?

После секундного замешательства во дворе поднялся гвалт. Все стали вспоминать, что за чудо-юдо такое, это Боснийское королевство. Один почтенный мулла напомнил, что оно существовало лет триста или четыреста тому назад. Его границы в лучшие годы простирались от Адриатики до Дрины. Идея всем понравилась — и магометанами, и христианам. Удивительно, заканчивался уже XIX век, а концепция феодального сепаратизма все еще цвела махровым цветом в этом богом забытом краю Европы.

— Если мы такое объявим, — рассмеялся Бабич, подкручивая свои лихо торчащие в стороны усы, — в Будапеште и Загребе икать начнут, как услышат, а Вена лопнет от злости! Ведь получится, что мы претендуем на Далматинское королевство[18].

Каймакам выпучил глаза, очнувшись от дремы, мудиры возбудились и оживленно зашептались, повстанцы тут же переругались из-за предложения монархии вместо республики.

«Ох и не просто же будет», — подумал я, наблюдая этот цирк.

Так ни до чего и не договорились.

Мусульмане завершили наше совещание благодарственной молитвой-дуа, повстанцы — хвалой Вседержителю Христу.

— Скоро ждите в гости, — шепнул я Ковачевичу и Любибратичу, когда мы покидали дом каймакама, звавшего меня на обед, но несильно огорченного, услышав мой вежливый отказ.

Воеводы понятливо кивнули. Догадались, что услышали лишь часть моего плана, что их ждет еще не одно приятное потрясение. И я не подвел их ожиданий.

— Как вы смотрите, юнаки, на то, чтобы омыть копыта коней в Ядранском море?

Богдан Зимоньич, священник и повстанческий воевода

Выступление австрийцев задерживалось — зрители собрались, оркестр вразнобой пиликал в яме, а актеры жались за кулисами и на сцену не спешили. Из Далмации бурным потоком шли сообщения о мобилизации, об активном подвозе морем боеприпасов и продовольствия в Сплит, где размещался штаб 18-й дивизии KuK[19] армии и где создавались огромные складские запасы, о перемещении в сторону Плоче батальонов ландвера из Котора, Рагузы, Сплита, Задара, о скоплении транспортных плоскодонных кораблей в устье Неретвы, по которой можно было подняться до Мостара. Недостатка в помощниках, приносивших важные сведения, не было — далматинцы уже как два года поддерживали герцеговинцев в их борьбе с турками, хватало и беженцев, осевших в поселках вдоль побережья. Благодаря им складывалась следующая картина: усиленная бригадой из Рагузы 18-я дивизия под командованием фельдцейхмейстера-лейтенанта Йовановича нанесет удар на Мостар от Вергораца и Имоши через Любушки. Всего в операции будет задействовано 9 тысяч человек. Оставались непонятно лишь одно: почему медлят с вторжением? Неужели узнали о нашей спрятанной в горах дивизии, прибывшей из Черногории?

На границе участились стычки, причем по инициативе с нашей стороны. Немногочисленные силы австрийской пограничной стражи были изгнаны из гор рассерженными из-за слухов об оккупации пастухами. Несколько мелких отрядов из 1-й бригады смогли захватить языков, и мы наконец получили ответ, чего выжидает Йованович. Из-за весенних полевых работ туго шла мобилизация лошадиного парка, а 18-я дивизия не хотела лезть в горы, не имея большого табуна «вьюков».

Силы были практически равны, если не считать нашего винегрета из винтовок и отсутствия пушек, но я сомневался, что мои герцеговинцы выдержат прямое столкновение с регулярной армией. Да и не было в нем нужды.

— На вторжение нужно отвечать вторжением, — сообщил я своим командирам. — Выдвигаемся в сторону Ливно и далее к границе.

Этот небольшой городок у подножия свисающей над ним горы хорошо обдувался ветрами. Тучи не успевали отстрелить по нам свой заряд, как их быстро уносило куда-то вдаль. Но холодно. Особо тяжко приходилось отрядам, прятавшимся в целях маскировки в горах, подбираясь к невидимой черте, разделявшей Герцеговину и Далмацию. Время шло, шанс быть обнаруженным рос с каждым часом.

Наконец, поступило известие: австрийцы перешли границу и ведут бой с редифом и турецким ополчением на подходе к Мостару. Пришло наше время.

— Каждому юнаку взять с собой по три сухих полена, — приказал я командирам полков.

Никто вопросов задавать не стал, все понимали: в горах с лесом очень туго, особенно с сухим. Первый переход самый трудный, потом, когда минуем Динарские Альпы, станет гораздо легче и теплее. Возможность отогреться, обсушиться и приготовить горячую пищу бесценна. Я заранее озаботился заготовкой дров.

Нас ждали крутые подьемы и спуски, серые голые скалы, непролазный кустарник, снег в ложбинах, пронзительный ветер на вершинах, сбивающий с ног. Постепенно вытягиваясь в длинную колонну, вьющуюся между отвесных скальных выступов, гремя котелками, брякая патронными сумками, шоркая опанками, герцеговинцы ныряли в серый туман и исчезали как призраки. В горах они были дома, шли ходко, не обращая внимания на пропасти, сырость, безлюдье. Еды взяли на три дня, чтобы не тащить лишний груз — очень скоро нас будут кормить австрияки. Как сказал мистер Икс, «была бы винтовка, а хлеб найдется».