Тяжелый марш по Динарским горам, через перевал у подножия хребта Камешницы, не стал препятствием для горцев — таковым стала река Цетина. Неширокая и неглубокая река отличалась своенравным течением, и ледяные струи могли сбить с ног любого, неосторожно сделавшего шаг с отмели. Одно лишь место годилось для переправы — австрийский мост в Обровце. Не мост, а игольное ушко для семи тысяч солдат, не такой древний, как в Мостаре, но зато куда более удобный для движения больших колонн. Те, кто через него проскакивал и проходил по узким улочкам городка, выбирались на широкую равнину Синьского поля, за которой оставалось последнее препятствие перед Сплитом, невысокая гряда Мосор. Герцеговинцы шли и шли через городок, а за плотно захлопнутыми ставнями местные жители недоверчиво шептали:

— Юнаци сю дошли!

Ждали резни, грабежей, но ничего не случилось. Войска весенним ручейком пронеслись сквозь поселение, исчезли — почудилось, решили жители Оброваца, но всё поняли, когда увидели всадника в белом мундире на белом коне.

— Ак-паша!

Они тут же позабыли о своих страхах и бросились на улицу, приветствуя меня, хватаясь руками за стремя и попону, умоляя задержаться на один вечер. Чтоб внукам рассказывать об этой встрече. Пришлось покориться, когда об этом попросила еще и юначка Стана.

— Ну ты и закоперщик! — обзывался мистер Икс, когда возбужденные горожане устроили в мою честь небольшой праздник с вином, песнями и танцами.

Жители внутренней Далмации решили, что власти Вены настал конец, коль я тут появился. И католики, и православные не любили эту власть, прежде всего потому, что их давным-давно разоружили и запрещали носить, как настоящим мужчинам, пистолеты за поясами. А еще за то, что швабы пришли как захватчики под видом освободителей.

Местные песни, напевные, хоровые, без музыки, славили те времена, когда далматинцы один на один сражались с турками. Потом пришел черед танцев.

— Плеши со мном, генерал! — с вызовом обратилась ко мне Стана.

Чудо как хороша была она сейчас — глаза горели, грудь под белоснежной рубахой вздымалась, ее нисколько не портил мужской наряд, и не хотелось ее обижать отказом.

— Я не знаю ваших танцев, — попытался мягко уклониться, на мгновение поймав себя на мысли, что сербка удивительно похожа на АМ — такая же гибкая, с гордой осанкой и открытым лбом под зачесанными на прямой пробор густыми медными волосами.

— Не треба знати — требам плесати. В ниемо коло нема правила — све овиси од пара.

И действительно, юноши и девушки образовали безмолвный круг и начали танцевать — партнеры, не обращая внимания на соседей, вели своих дам на свое усмотрение, энергичным спонтанным шагом и словно проверяли, на какие фигуры способны девицы. Этот немыслимый, казалось бы, танцевальный хаос, чуждый строгой логике светских балов — в нем звучала седая старина и эхо долгой войны. Я отставил в сторону кружку с вином, сбросил мундир, подхватил девушку под руку, и мы вклинились в коло, отвоевали себе место и принялись добиваться гармонии в вихре кружения и прыжков.

Танец захватил нас, стало жарко — эта горячка не отпустила нас и тогда, когда мы, не помню как, оказались на сеновале и предались иной забаве, любовной. Не «ниемо коло», не безмолвие и соблюдение дистанции между партнерами, но стоны и сплетенье наших тел — мы словно продолжили свой танец, но уже на новой ступени, еще больше взвинтили ритм, поменяли правила. Стана отдавалась мне с пылом, как будто желая стереть воспоминания о насилии. У меня так давно не было женщины, что я не уступал ей в любовном сражении…

Очнулись мы утром, когда солнце уже встало. Я посадил девушку на своего коня и помчался догонять войска, уже поднимавшиеся к перевалу, к хранившей вход в Сплитскую долину древней крепости Клис. Ее слава осталась в прошлом, небольшой пост местной стражи сопротивления не оказал. Стана незаметно исчезла, не попрощавшись, и я был ей за это благодарен. Иные мысли сейчас меня занимали.

По истертым за минувшие столетия ступеням мы с Куропаткиным поднялись на стены, давным-давно сложенные из больших камней. Нам открылось спокойное лазурное море, дымка на горизонте и город, еще более старинный, чем башни Клиса, город императора Диоклетиана, город, беззащитный перед завоевателем, спустившимся с гор. Первая, крайне болезненная жертва, которая ждала Австро-Венгрию, ее требовалось наказать — за неповадное поведение, подобно налетчику в подворотне, врезать по шаловливым ручкам.

— Ну что, Алексей Петрович, — спросил я Куропаткина, смотревшего на меня с легкой, вызвавший у меня мимолетное смущение насмешкой в глазах, — начнем наш огненный танец? 

Никто впоследствии не смог внятно объяснить, как такое возможно. Как на закате великого столетия, богатого на технический и социальный прогресс — с его телеграфом, пароходами, железными дорогами, мобилизационной системой и отлаженным до последнего винтика административной машиной — мог случится такой казус, такой афронт или, выражаясь по-солдатски, такой пердюмонокль. Зажрались, заелись, впали в провинциальную спячку, уверовали в мощь Империи, никто не мог себе подобного представить… Объяснений было много. Как и оправданий чиновников разного уровня. И военных — особенно кадровых армейских и флотских офицеров:

— Все вопросы к верховному командованию, к генеральному штабу. Мы выполнили все указания Вены. Мобилизация всей Далмации. Стянуть все силы в один кулак. Оголить побережье на короткое время. Использовать славян против славян. Кто же знал, что мы трагически недооценили противника⁈ Кому вообще могло прийти в голову, что герцеговинские католики объединятся с сербами и турками для нападения на нас⁈

Мои гверильясы, превращенные титаническими усилиями русских офицеров в слабое подобие армии, спустились с гор и преспокойно зашли в Сплит, он же Сплет, он же Спалато. Это было так просто, так легко — сложнее будет отобрать праздничного петушка на палочке у моих еще не родившихся племянников от сестрички, выскочившей замуж за внука Николая I, герцога Лейхтенбергского. Батальоны вливались в улицы древнего города, разгоняя возвращавшихся с торга зеленщиков. Встречные жандармы выкатывали глаза и салютовали. Салютовали! Наверное, по привычке или с перепуга. Охрана штаба 18-й дивизии, сплошь нестроевые резервисты из местных, выронила из рук винтовки и поспешила сдаться. Штабные офицеры, что тонкие в талии, что толстые, как пивные бочки, безропотно сдавали штатное оружие. Мы добрались до закромов австрийской армии, кропотливо собранных невороватыми немецкими интендантами. Склады, эти великолепные склады, набитые до верха штабелями винтовок Венцеля и патронов к ним, револьверами Гассера, гусарскими саблями, снарядами к горным пушкам и — вкусно — полевыми орудиями с полным комплектом боеприпасов, обмундированием, включая так нужные ботинки из крепкой кожи, мешками с мукой, ящиками с венгерской колбасой, бочками с ромом, вином для господ офицеров, сдобными сухарями для «серой скотинки», шоколадом…

— Очешуеть! — вырвалось у мистера Икс, и я с ним был полностью согласен. Именно «очешуеть»!

Наш экстаз законных трофейщиков был прерван усиливающейся ружейной трескотней и даже залпами орудий в районе порта. План быстрого захвата Сплита неожиданно оказался под угрозой. Сплит, к сожалению, был не только сонным периферийным имперским городом, не только глубоким тылом усвистевшей в Динарские Альпы 18-й дивизии, но и военным портом. С его складами, арсеналом, ластовыми экипажами, батареями, охранявшими гавань, и военными кораблями на рейде. Горы столкнулись с морем — мои гверильясы пошли на штурм собственности военно-морского флота Дуалистической монархии. Это был вызов чести ребятам с кортиками, и сражение разыгралось не на шутку.

Позади остались построенные на века стены дворца Диоклетиана, батальоны герцеговинцев штурмовали морские казармы и арсенал. Пока безуспешно. Береговые батареи не успели развернуться, орудийная прислуга была захвачена врасплох и перебита. Но какой-то умник с броненосца «Принц Альберт», болтавшегося на рейде, вовремя сообразил, что происходит, понял, что портовые здания подверглись внезапному нападению, и поднял сигнал «к атаке!». Его поддержали другие корабли, морской десант срочно грузился в баркасы и греб к берегу, а с воды загремели пушечные раскаты. Шрапнель косила наступавших на казармы герцеговинцев, управляемость боем практически отсутствовала, наш стремительный бросок мог вот-вот захлебнуться.