— Мое почтение, господа! Генерал Скобелев! Кто старший по званию? Доставит ли мне приятность знакомство с командиром корпуса? Прошу прощения за мой внешний вид, — извинился я, чувствуя неловкость от того, что не в форме, одет как зажиточный боснийский торговец.

— Фельдмаршал-лейтенант осуществляет общее командование из Граца, — охотно доложил тот самый застегнутый старший офицер.

— А вы?

— Генерал-майор Курт фон Краутвальт, заместитель командующего корпуса, к вашим услугам!

В зал ворвался запыхавшийся Дукмасов. Быстро оценил обстановку, бесцеремонно отодвинул «фона», чтобы осмотреть стол с разбросанными по нему картами, и не отказал себе в удовольствии схохмить:

— Генерал, ваша карта бита!

Я весело рассмеялся:

— Вашу саблю! И револьвер, генерал.

Австрияк принялся дрожащими руками разоружаться, бормоча себе под нос, что владеет он не саблей, а шпагой, хоть и с клинком эспадронного типа, что это видно невооруженным взглядом, и прочую чушь.

— Петя, прими, — окликнул я Дукмасова. — И налей же нам, наконец, шампанского!

Хорунжий по-гусарски снес горлышко бутылке полученной от генерала шпагой с широким, прямым лезвием, пена ударила вверх, потекла на рукав его черкески. Он растерянно искал взглядом чистые бокалы. К нему бросился на помощь местный половой — весь в белом, как его московские коллеги, и с подносом фужеров.

— Спасибо, голубчик, выручил! — похвалил его Дукмасов, разлил остатки шампанского, отбросил в сторону бутылку и, покопавшись в карманах, уронил на поднос золотой дукат.

Ну донилыч! И тут успел поживиться!

Я принял поданный бокал, поднял его вверх.

— За победу, господа!

— За победу! — поддержали сопровождавшие меня харамбаши, расхватав бокалы.

— Куда следуем дальше, ваше превосходительство?

— Мы? Наступаем на Яйце!

Мистер Икс неприлично заржал.

Я сконфузился и сделал вид, что поперхнулся шампанским. Меня выручил влетевший в комнату Николенька с перевязанной головой.

— Там!.. Там такое!

— Что там? Говори спокойно, — приказал я, сделав очередной глоток.

— Стана! Стана!

— Что Стана, Николенька?

— Повесилась!

Бокал выпал из моих рук, ударился об пол и разлетелся на мелкие осколки.

Штрайфкор в Боснии

Вена, дворец Шёнбрунн, 20 августа 1878 года.

Вопреки только-только завершившимся торжествам по случаю дня рождения и горам верноподданических адресов и подарков со всех концов необъятной империи, Франц-Иосиф был сильно не в духе. В кои-то веки он позволил себе не вставать спозаранку и не топать в кабинет к пяти утра, как делал ежедневно, и вот на тебе здравствуйте — рано утром его разбудили истошные вопли из соседних покоев. Женушка Сисси изволила проснуться, встать на весы и обнаружить, что прибавила полкилограмма. Для нее, трясущейся над каждой унцией своего веса, над осиной талией, предметом гордости всех подданных Австро-Венгрии, случившаяся неприятность выглядела покушением на святая святых. Император имел неосторожность — честно назовем ее беспросветной глупостью — выразить недовольство таким способом побудки. В ответ на него обрушился град упреков, основной смысл которых сводился к сетованиям на продолжительность и многочисленность званых обедов и парадных банкетов, а если переводить на человеческий — ты, Франс, виноват в том, что посмел появиться на свет и отмечать такую нелепость, как день рождения.

Спорить, указывать на отсутствие логики? Боже сохрани! Он развернулся, подхватил руками волочащуюся по паркету ночную рубашку и отправился досыпать на свою узкую койку. С женой он постель давно не делил, ее грела, фигурально выражаясь, иная особа, молоденькая Анна Наговски. Конечно же, не в Шёнбрунне — император навещал свою протеже тайно, а с супругой его связывали исключительно дружеские отношения и… семейные скандалы, куда же деваться.

Снова заснуть так и не удалось — навалились мысли о грядущих бедах. В который раз император принялся ворочать в голове наиболее тревожные сведения, поступавшие из разных королевств, герцогств и маркграфств[28]. При всей ловкости Вены, столь удачно выпутавшейся из поражения от Пруссии с помощью Компромисса[29], в империи было неспокойно — чехи бузили, требуя равных с немцами прав, хорваты на своем саборе замахнулись на передачу им Военной границы, Далмации и еще не захваченной Боснии, бывшие граничары-сербы вконец распоясались и, если верить докладам осведомительной службы, готовили чуть ли ни вооруженное восстание, как уже случилось в 1871 году. Даже венгры — венгры! — выражали недовольство, возмущались вторжением в Боснию, стонали из-за высоких потерь гонведа, ненужных, как они считали, военных расходов и вообще вели себя неприлично. И все поголовно вопили о потере Далмации. Империя неожиданно заскрипела и застонала, как плохо смазанная машина, и Франц-Иосиф не знал, где найти «масло», чтобы все механизмы заработали в прежнем режиме. Пока тянется столь неудачная оккупация, Империя будет испытывать предельные нагрузки, и кто знает, когда закончится терпение народа. Либерализм, на котором зиждилась государственная политика, имел явные изъяны — австрийский монарх подчас завидовал царю, в первую очередь его независимости от общественного мнения.

«Андраши втянул меня в авантюру», — не совсем справедливо подумал император, припомнив, как министр убеждал его пойти на захват Боснии и Герцеговины: «Провиденциальная полезность Турции, препятствующей националистическим стремлениям мелких балканских государств, исчерпала себя. Если Босния и Герцеговина отойдет к Сербии и к Черногории или если там будет образовано новое государство, то роль „больного человека Европы“ перейдет к нам, империи будет грозит гибель».

«Нет, Андраши винить нельзя, он все верно тогда сказал и мастерски действовал в Берлине, выбив мандат на оккупацию. Это генералы виноваты, Филиппович. Как он бахвалился! „Меня ждет прогулка с духовой капеллой“. Ну и где его оркестр? В плену у Скобелева? Вот же заноза в заднице!»

Да, этот русский генерал попил у всей Вены немало кровушки. Следует признать, этот бравый вояка, несмотря на молодые годы, творит непостижимое. Разгром дивизии Йовановича, захват Далмации с помощью простых селян, вооруженных фитильными ружьями — уму непостижимо! А Баня-Лука⁈ Спасибо лени фельдмаршала-лейтенанта фон Маттановича, задержавшегося в Граце. Терять верховных командующих — это же позор на весь мир! Каждый раз при встречах с русским послом, Францу-Иосифу чудилась насмешка в его глазах.

Часы прозвонили половину девятого, император заторопился. На девять была назначена встреча с Андраши, а заставлять ждать министра иностранных дел не в правилах монарха.

Успел тютелька в тютельку. Только уселся за узкий стол, торец которого опирался на подоконник, посмотрел по привычке на портрет Сисси на коричневой стене, как секретарь доложил о прибытии графа Дьюлы Андраши.

Министр, наряженный в красную венгерку с золотыми шнурами, выглядел неважно и устало. Морщины как будто сильнее избороздили его лицо, пышно-кудрявая челка свисала на сторону поникшим флагом. Он с трудом устроился на стуле, втиснутым между столом и этажеркой, повернулся к императору.

— Какие новости из Берлина, дорогой граф?

Дьюла вздернул квадратную бороду.

— Бисмарк себе не изменяет. Конечно, войск нам не дадут, но политическая поддержка будет оказана полная. Его курс на создание с нами антирусского союза изменений не претерпел, несмотря на наши неудачи.

Франц-Иосиф знал, что граф считал венцом своей карьеры этот союз, шел к нему целенаправленно, сметая все на своем пути. Что им двигало? Неужели обида на Россию? Он участвовал в восстании в 1848 году и, когда оно потерпело поражение, предложил свою шпагу царю, а Николай I от него отмахнулся. Андраши пришлось бежать за границу, но вот ведь судьба — приговоренный Веной к смертной казни, он в итоге превратился в самую влиятельную здесь фигуру.