Он повесил голову и тяжело задышал.

Я вздрогнул.

— Ну же, подпоручик, имейте мужество, сказав «А», сказать «Б»! Кто?

— Подлый вор из нашей ординарческой семьи, ваше превосходительство. Если бы кто-то указал на него, я бы счел подобное обвинение клеветой и вызвал бы обидчика на дуэль. И вдруг это оказалось истинной правдой.

Великая княжна Анастасия Михайловна. Фото 1878 года.

Тайная квартира английской разведки в Константинополе, 12 декабря 1877 года.

Генерал Кундухов недолюбливал этого человека, несмотря на все его заслуги в деле борьбы за свободу Черкесии. Этот холодный взгляд из-под кустистых бровей, эти кривящиеся тонкие губы — от них мурашки пробегали по коже.

Старик Джеймс Александр Лонгварт заработал репутацию безжалостного врага русских. Еще юношей, молодым журналистом, он тайно проник на Кавказ, где провел год, ежесекундно подвергаясь, как шпион, смертельной опасности. Доставлял в Черкесию порох и оружие, был военным инструктором, лично принимал участие в нападениях на крепости урусов. Во время Крымской войны он вернулся — уже как официальное лицо, как консул. Его усилия организовать новый, кавказский театр войны против русских не увенчались успехом. Потом он сражался с ними на дипломатическом поприще — в Сербии, склоняя Белград выбрать руку Лондона, а не Петербурга. Сорок лет он боролся с непомерными амбициями Московии, вредя ей чем только можно. Эти годы личной войны изменили и состарили его раньше времени, наградив его высокой залысиной и жестко очерченными складками от носа к губам.

— Как все прошло, генерал? — проскрежетал Лонгварт, его подагрические пальцы вцепились в отчет Кундухова с такой силой, будто он хотел его разорвать. — Расскажите о ваших впечатлениях, о том, что не доверили бумаге. Что вы думаете о Скобелеве?

Муса внутренне скривился. Его выбешивала зависимость от англичан, от их подачек, от их ушей, торчащих за каждым кустом — особенно, в турецкой армии, — и, сверх того, он собирался сказать то, что Лонгварт, несмотря на проведенные на Кавказе годы, вряд ли поймет.

— Ак-паша — человек чести!

Как он и подозревал, Джемс Александр несогласно закачал головой с аккуратными седыми бачками:

— Скобелев психически нездоров. Наши люди под видом корреспондентов не один раз общались с ним и вынесли именно такое впечатление. Он не просто постоянно бравирует смелостью, но и крайне суеверен, а в частных беседах начинает нести полную околесицу — о переселении душ, о расположении звезд, о пророчествах какого-то шамана, заверившего его в важности белого цвета. С тех пор, говорят, он не расстается с белым мундиром и белым конем. Я говорю это вам для того, чтобы вы поняли, с кем предстоит иметь дело.

Кундухов, неплохо знавший русскую историю, мог бы напомнить английскому шпиону, что генералиссимус Суворов поражал окружающих куда большими чудачествами, но при этом оставался непревзойденным полководцем. Но спорить с Лонгвортом — все равно что, как говорят русские, метать бисер перед свиньями. А дома — там, где он вырос и куда нет возврата — про таких шутили: «Голову осла на стол несли, а она к обрыву катилась».

— Следует ли мне, сэр, понимать ваши слова как одобрение Форин-офисом черкесской экспедиции в Боснию и участие в ней сил, которые соберет Ак-паша? Флот в Проливах и Эгейском море не станет чинить препятствий?

Лонгворт уставился на генерала так, будто хотел просверлить в нем дырку. После долгой паузы он сказал:

— Да, мы решили, что австрийцы не заслуживают легкой прогулки на Балканах. Дай им волю, они до Солоник доберутся. А это уже наша зона интересов. Так что небольшая встряска им не помешает. Чем больше времени, расходов и людских ресурсов они потратят на западные провинции Османской империи, тем лучше. Кроме того, ваши люди усилят мусульманский элемент в Боснии и Герцеговине, особо пострадавший за последние годы. Цените мою откровенность, генерал. Я склонен считать, что успеха вы не добьетесь. Но заработаете нашу признательность.

Глаза Кундухова полыхнули огнем. Он был глубоко несчастен и в экспедиции в Боснию видел чуть ли не последний шанс для своего народа. В его голове странным образом уживались уважение к России и отрицание ее методов управлениях землями горцев, глубокое религиозное чувство и стремление к реформированию ислама. Все это вместе взятое однажды толкнуло его на бегство из России — в Турции он надеялся создать для осетин-мусульман новое сообщество, лишенное прежних архиаческих устоев. Не вышло. Турки вовсе не горели желанием давать черкесам вообще и осетинам, в частности, даже подобие автономии и видели в них лишь воинов на службе у султана. А в Болгарии — даже карателей, точно таких же, какими являлись урусы для горцев на Кавказе. Сам Кундухов неплохо устроился, ему достались и земли, и деньги, и звания, и ордена. Все не то! Его глодал стыд перед своими соотечественниками, перед другими горцами, переживших мухаджирство[15].

Потом началась война Турции с Россией. Мелькнула и пропала надежда на возвращение домой на коне победителя. Что теперь ждало черкесов? Новое изгнание? Из Болгарии — точно, туда возврата нету. А Босния… Говорят, ее природа похожа на кавказскую. Высокие лесистые горы, тенистые ущелья, прозрачные быстрые реки… Босния — это мечта найти свою землю обетованную, а ему, почти обанкротившемуся вождю, стать Мусой, который вывел евреев из Египта. Лонгворт отнимал эту надежду, а Скобелев дарил. Какой парадоксальный выверт судьбы. Кисмет!

— На всякий случай, генерал… Я, конечно, в это не верю, но всякое может статься… Вы же понимаете: окончательного успеха Скобелева допустить нельзя ни при каких обстоятельствах! Нам только не хватало объединения Сербии, Черногории и Боснии с Герцеговиной. Новопазарский коридор должен остаться под властью любой нейтральной, неславянской силы. Идея Великой Сербии столь же чудовищно опасна, как и Великой Болгарии. Постоянное бурление — вот, что нам нужно на Балканах!

«Чтоб тебя плешивый ишак задрал, старая перечница!» — подумал в сердцах Кундухов, тут же решивший для себя стать надежной правой рукой Ак-паши.

Признаться, я ожидал услышать фамилию Петра. У Дукмасова, я знал, денежки в карманах водились, он в походе и в рейдах всегда придерживался донской заповеди «не зевай!» — не было случая, чтобы он не привел двух-трех коней, коих потом с выгодой продавал офицерам. Даже Немировичу-Данченко как-то умудрился всучить такого одра, что без слез не взглянешь. Однако ж сей Росинант был выдан за потомственного дончака — наш очеркист был страшно зол, когда открылась эта не самая смешная шутка. В общем, как и все «донилычи»[16], Петя моралью в бою не терзался.

Но я не угадал.

— Узатис! — выдохнул Кошуба. — Сомнений нет, это он. Я нашел грека, которому Алексей предлагал купить бриллиант. Отвез его к Круковскому, показал испорченную шпагу. Грек подтвердил, что размер гнезда совпадает с камнем, который он видел. А потом я нашел господина Алексеева, и он мне о многом поведал.

Подпоручик кивнул военному топографу.

— Волонтер Прокопий Андроникович Алексеев, — представился молодой человек.

Старообрядец? Я сконцентрировался на волонтере, чтобы не выдать своих чувств, хотя сердце ходило ходуном. Узатис! Ну как же так-то?

— Вы случаем не из московских купцов Алексеевых? — спросил, уже не сомневаясь в своей отгадке.

Вольноопределяющийся был похож на молодого доцента, зачесывал русые кудри назад, и только сильные мясистые губы выдавали в нем купеческое происхождение, которое он тщательно скрывал, чтобы никто не подумал, взглянув на него, о сапогах бутылкой — об этой отличительной карточке московского купечества.