— Я не люблю русских, — заявила мне одна белокурая леди.

— О, мадам, а я люблю красавиц вне зависимости от их национальности, — тут же откликнулся я.

Дамочка смешалась, посчитав, что я выдал изысканный комплимент, и начала строить мне глазки.

Когда мужчины надели смокинги и отправились в курительную комнату, я воздал должное традиции островитян и приналег на отменный портвейн. Ко мне подошел приглашенный в посольство турецкий бригадный генерал со множеством наград на груди и в красной феске. Хищный профиль выдавал в нем уроженца Кавказа.

— Разрешите представиться, бывший генерал-майор русской службы, Муса Алхасович Кундухов!

Глядя в печальные глаза горца с округлой седой бородой, я не знал, как себя вести. История этого осетина наделала в свое время много шума. Он делал блестящую карьеру в русской армии. Участвовал в венгерском походе, в Крымской войне, пулям не кланялся, начальство его ценило. Его не обижали ни с продвижением по службе, ни с наградами — он имел такое же, как у меня, золотое оружие «За храбрость». Когда началось выселение черкесов в Османскую империю, генерал вызвался вывести большую группу осетин-мусульман и неожиданно для всех остался в Турции. Стал пашой, воевал с нами под Карсом, чуть не попал в плен.

Его появление не могло быть случайностью, я понял, что клюнула крупная рыба, и протянул руку.

— Я ценю и уважаю храбрых людей, Муса Алхасович!

На лице генерала промелькнула тень признательности — видимо, он не исключал, что я считаю его предателем и публично оскорблю, не подав руки.

— Благодарю за понимание, Михаил Дмитриевич. Война закончилась, мы больше не враги. И я надеюсь — союзники!

— Союзники?

— Вы собрались в Боснию. Я со своими людьми тоже. Отчего бы нам не объединить усилия? Счастливая случайность нас свела вместе, это знак Аллаха.

Я рассмеялся:

— Мы оба военные, мой дорогой генерал, и прекрасно знаем, что «случайность» есть всего лишь хорошо спланированная операция!

Пришел черед смеяться Кундухову. Без долгих экивоков мы приступили к рекогносцировке, к взаимному прощупыванию.

Как я и предполагал, бригадный генерал представлял серьезных людей из ближайшего окружения султана. Наш диалог не ограничился простым зондажем — как только первый лед был сломан, а карты приоткрыты, мы раскланялись с хозяевами и отправились в турецкую кофейню. Устроились на низких мягких диванах, слуги принесли кальяны, расставили на круглом столике чашки с кофе, стаканы с холодной водой и пахлаву с множеством слоев из тончайшего теста филло. Не отвлекаясь на сладости, мы завели откровенный разговор.

Кундухов не пытался наводить тень на плетень. Уточнив на всякий случай, нет ли у меня желания поступить на службу к турецкому султану и получив ожидаемое «нет», он заверил, что мой благородный порыв по достоинству оценен как при дворе, так и в армейских и патриотических кругах.

— Михаил Дмитриевич, скажите мне откровенно: вы считаете возможным отбить нападение Австро-Венгрии? Турция не готова на еще одну войну. Наши вооруженные силы в полном беспорядке, множество солдат попали в плен, финансы расстроены…

— Войны не будет, — успокоил я осетина.

— Но как же…

— А вот так. Вам объявят, что вы не справляетесь с управлением западными провинциями и просто введут войска. В случае сопротивления местного населения австрияки применят силу, а султану свяжут руки коллективной угрозой великих держав. Больше всего меня возмущает тот факт, что русской армии, находящейся во Фракии и Болгарии, уготована роль пугала в интересах Вены — в деле, задевающим честь и достоинство нашей империи.

— Наглая оккупация Боснии и Герцеговины — не меньшее оскорбление чести моей новой родины. Но, вероятно, нам предложат не только кнут, но и пряник. Территориальные уступки, навязанные нам в Сан-Стефано, — это немыслимо. Диван питает надежды, что великие державы уменьшат русские аппетиты.

Я не стал говорить, что и сам так считаю — Петербург явно занесло в шовинистическом угаре. И теперь, вырвав у турок подписи под трактатом, отхватив кусок не по зубам, наши вожди будут за него биться со всей Европой, не понимая, что скатываются в пропасть.

— Муса Алхасович, вы же не станете утверждать, что Порта готова пожертвовать мусульманами ради того, чтобы сохранить казну?

Кундухов вздохнул:

— В шахматах такая позиция называется цугцванг, — он замялся, колеблясь, и все же решился. — Буду с вами откровенен: австрийский посол уже уведомил Диван и султана о намерениях Вены.

Что и требовалось доказать!

— У тебя еще оставались сомнения? — возмутился мистер Икс.

Всегда есть шанс на ошибку.

— Что же ответил султан австрийцу?

— Он сказал: если каждый посол на приеме во дворце начнет просить для своей страны одну-две османские провинции, от империи скоро ничего не останется.

Мы посмеялись, но то был смех сквозь слезы.

Генерал-осетин продолжил делиться секретной информацией:

— Бошняки да и боснийские сербы готовы сражаться — собственно они и не складывали оружия после того, как христиане подняли восстание еще два года назад. Именно поэтому было решено, что черкесы, как знатоки гверильи, отправятся в Герцеговинский санджак. У губернатора вилайета всего 13 тысяч солдат, все остальные попали в плен под Шипкой. Боснийцы, сербы, хорваты — каждый тянет одеяло на себя. При таких раскладах мы неизбежно проиграем, если не найдем иного выхода, если погрязнем в конфликтах с повстанцами. Вчера вы подарили нам надежду. Только скажите, генерал, что вам нужно, и кроме луны с неба все будет.

— Деньги, оружие и боеприпасы, провиант, надежные бойцы, военно-статистические сведения. В Боснии и Герцеговине проживает более миллиона человек — неужели среди них не найдется полсотни тысяч бойцов? К нам примкнут русские добровольцы — кадровые офицеры, черногорские и сербские четники. Объединив православных и мусульман, можно победить. Нужно победить!

— Я не понимаю, генерал, зачем вам это нужно? Какое вам дело до территориальной целостности Османской империи?

— Немцев не люблю! — ответил я с усмешкой. — А если говорить без дураков, то мой ответ прост: желаю спасти честь Российской империи!

— Понимаю, — задумчиво протянул Кундухов.

Для него, осетина, понятие чести не было отвлеченным понятием. На Кавказе за оскорбление чести убивали.

— А вы, Муса? Что движет вами?

Бригадный генерал замялся с ответом, огладил двумя руками бороду.

— Я ищу для своего народа новую родину, Ак-паша.

В чудесном расположении духа я возвращался в гостиницу. Снова и снова перебирал, как бусинки, фрагменты беседы с Кундуховым. Многое осталось недосказанным, в чем-то мы соврали друг другу. Но в чем-то сумели неплохо навести мосты. Например, я подсказал Мусе идею объявить народный сбор денег на борьбу с неверными, когда официально подтвердится намерение Европы подарить Боснию австриякам. Или выпросить через Рашид-пашу картечницы Гатлинга у египетского хедива — у него таковых аж шесть штук. Или раздобыть частный пароход для перевозки добровольцев в черногорский Бар, нагрузив его максимально возможным количеством винчестеров и хотя бы десятком горных орудий.

— Господин генерал! — обратился ко мне портье. — Наверху вас ожидает русские офицеры. Я не осмелился их задерживать.

— Так поступайте и впредь, — милостиво кивнул я и пошел к лестнице, напевая одну и ту же строфу из оперетты «Перикола» Жака Оффенбаха: «я не герой, я не герой…».

В моих комнатах ожидали Кошуба, Николенька и незнакомый мне вольноопределяющийся со знаками различия военного топографа.

— Ваше превосходительство! Я помню, что вы приказали нам молчать о пропаже бриллиантов, — слегка заикаясь, обратился ко мне бледный и взволнованный Ванечка. — Но это дело, столь же деликатное, сколь же бросающее на нас, на все ваше окружение, тень, заставило меня предпринять тайное расследование. И оно увенчалось успехом. Лучше бы я его не затевал.