— Ха! Такая штуковина нам бы пригодилась. Ну что, генерал, по рукам?

По рукам, генерал!

— Эх, как же хочется водки хряпнуть! Может, изменишь своей любви к шипучке по такому случаю?

— Господин генерал-лейтенант! Вас ожидает Его Высочество!

Голос адъютанта великого князя выдернул меня из судьбоносного диалога. Я удивленно проморгался, не соображая, где нахожусь. Кругом все также звенели бокалы, офицеры и штатские циркулировали по залу в клубах табачного дыма, что-то возбужденно обсуждали. Что можно сейчас обсуждать с веселой улыбкой на устах⁈

— Михаил Дмитриевич, вы в порядке?

— Да!

— Пройдемте!

Я встал из-за стола, направился к вернувшемуся с осмотра коней хмурому главнокомандующему.

— Знаешь, почему он к тебе прицепился? — ехидничал мистер Икс. — Все оттого, что освободителями Болгарии назовут не его, а тебя и царя.

«Правда?» — восхитился я.

— Говорил же тебе, Миша, да ты прощелкал: твой портрет висел у нас в Академии.

— Что ты себе позволяешь, генерал⁈ — раздраженно рявкнул на меня великий князь, не дав потешить эго после признания «моей чертовщины». — Что за безумные разговоры посмел завести с турками⁈ Мне уже австрийский посол жалуется. Скандал! Хотел доверить тебе 5-й корпус, остающийся во Фракии, но теперь… Отстраняю от командования!

— Ваше императорское высочество! Мое прошение об отставке завтра же будет лежать у вас на столе!

— Ооо… Опять горячишься? За голову возьмись наконец!

— Мое решение твердо! Только отставка! Разрешите удалиться?

Растерянный великий князь отмахнулся от меня, как бык хвостом от слепня, мешающего ему спокойно жевать травку.

Вот теперь можно и водки! А потом — к брадобрею!

— Ух ты! Заросли свои сбреешь? — неподдельно изумился мистер Икс.

Сан-Стефано. Объявление мира. Газетный рисунок.

Передо мной на столе лежало вскрытое письмо — фотографическая карточка и лист дорогой плотной бумаги с еле уловимым ароматом миндаля, персика и экзотических цветов. Я, большой ценитель духов и одеколонов, сразу узнал творчество московской компании Ралле. Письмо пришло от юной особы, изображенной на портрете — от 17-летней стройной хрупкой красавицы с чуть припухлым девичьим лицом нежного рисунка.

Послания от дам для меня не новость — целыми сумками доставляла почтовая гоньба, и давно принял за правило отправлять их в корзину, не распечатывая. Но тут был особый случай — на письме красовался вензель семьи великого князя Михаила Николаевича, пожалуй, единственного из всех Романовых, кто вызывал у меня чувство глубокого уважения. Того, кто покончил с Кавказской войной и лично возглавил войска, чтобы добиться коренного перелома на азиатском театре турецкой войны. А сама эпистола была начертана рукой его дочери Анастасии.

Не сказать, что я сильно удивился практически любовным признаниям от внучки Николая I. Увы, мой образ белого генерала на белом коне не только вдохновлял солдат, на которых и был рассчитан, но и сносил голову экзальтированным и впечатлительным барышням, замужним дамам, не говоря уже о мещанках, грезивших в тени фикуса, под тихий свист самовара о яркой любовной связи с благородным воином в сверкающих латах. Вот и до великой княжны добралось это помешательство.

Удивило и насторожило другое. То, что скрывалось за искренними и наивными словами девушки, потрясенной жизненной несправедливостью. К моему великому сожалению, так бывает. Как едко сказал мистер Икс, «жениться по любви не может ни один король».

Великая княжна писала:

'… Мое нежнейшее чувство, генерал, основано на глубоком уважении к вашим ратным подвигам, равно как и на вашей беззаветной храбрости, о которой слагают легенды. Вы рыцарь, я жертва — спасите меня! Я понимаю, что не в ваших силах вытащить меня из того омута, в который меня погружает долг перед семьей, родом и отчизной. Вы служите оружием империи, я же всего лишь ее игрушка. Лишь доброго слова ободрения от вас прошу, оно укрепит меня, даст силы пройти, не уронив себя, сквозь предначертанное.

Меня выдают замуж — за наследного принца Фридриха Мекленбург-Шверинского, не пробудившего во мне ни капли душевного отклика. Его личность пуста, как и его жизнь — тривиальный наследник влиятельного немецкого рода. Его внешность отталкивает — ужасная экзема на лице, астма, залысины, — я не могу смотреть на него без содрогания. Вы скажите: с лица воду не пить. Мне все вокруг только об этом и говорят. Не понимая, что меня, как русскую княжну половецкому хану, отдают за нелюбимого, чтобы купить благорасположение кайзера на ближайших переговорах. Это ужасно! Невыносимо! Не так меня воспитывал отец, которого вечно упрекали при дворе за излишнюю демократичность и своеволие.

Мне послужит хотя бы это утешением — знать, что моего фотографического портрета касается ваша рука. Пробудит ли он когда-либо в вас желание меня увидеть воочию?

Прощайте, сладкая греза моей загубленной юности, не поминайте лихом! Да хранит вас Бог от вражьей пули — берегите себя! С искренней признательностью за то, что вы есть на свете, ваша АМ'.

Я сразу же сел набрасывать максимально любезный ответ великой княжне.

— Чего это ты возбудился, Миша? Замуж выдают без согласия — вся Россия так женится!

«Благорасположение кайзера на ближайших переговорах» — это же совершенное доказательство вашей правоты, генерал! В Петербурге готовятся к мировому конгрессу, ищут любые уловки, чтобы выторговать признание Сан-Стефанского договора. Вильгельм и Бисмарк, этот напыщенный пруссак с тремя волосинами, — вот кто будет играть главную скрипку в оркестре великих держав на будущих переговорах. Остается лишь молиться, чтобы жертва семьи великого князя не оказалась напрасной.

— Не поможет. В Берлине уже все решено.

Я скрипнул зубами и провел ладонью по бритой налысо голове. Не выгорело у мистера Икс с его желанием — мои роскошные щекобарды остались при мне. Зато какую реакцию в нашей теплой компании вызвал вид моей белой лысины на фоне не сошедшего до конца загара на лице! Это нужно видеть! Клавка даже уронил здоровенный медный кофейник. Дукмасов побожился, что три дня к вину не прикоснется!

— Вы решили турком заделаться, Михал Дмитрич⁈

Когда я рассказал о своих планах, шок вырос втрое.

— Но как же ваша карьера, ваше превосходительство⁈

— Я не честолюбец, нет. Мне не жаль службы, я воспитывал себя для служения идеалу. Какому? Вы уже слышали, я говорил о нем. Служение делу объединения славянства!

— В Боснии я вам пригожусь, — тут же откликнулся Узатис. — Я ее исходил, как отцовское поместье, вдоль и поперек.

— И я! — тут же отозвался хорунжий. — Господин генерал, ну что вам стоит написать казачьему начальству, чтобы мне дали льготу? Вам-то не откажут! А со льготой я вольная птица — могу хоть в Боснию, хоть к черту на именины.

— А мне-то что делать? — чуть не заплакал Ваня Кошуба. — Меня никто не отпустит.

— И не нужно тебе, — успокоил я подпоручика. — Незачем жизнь себе ломать.

— Но как же…

— Отставить! Тебе отдельное будет задание — Николеньку в Москву доставить.

— Вот еще глупости! Господа, это подло, пошло, недостойно! — взвился подросток. — Только я расстроился, что войне конец, а тут так подфартило. И вы меня хотите услать⁈

Я лишь головой покрутил. Нашелся Аника-воин на мою голову.

— Клавка! Готовь мне светский сюртук. В Царьград поеду. В мундире нельзя.

Мой драбант застыл как статуя:

— Михал Дмитрич! Вашество! А я⁈

Несколько раз в день от пристани Сан-Стефано отходил пароход австрийского Ллойда и доставлял желающих прямо в сердце Царьграда. Так что моя гранд-авантюра началась вполне буднично — касса, восхождение по трапу, отплытие. В полную неизвестность. Без обозов и фуража. С горстью полуимпериалов в кармане. То, что надо! «Мадам, я вам сказать обязан, я не герой, я не герой…»