Бедный Саша застонал — он готовился сдать полк и отправиться под Плевну за новым назначением. Но жизнь вообще несправедлива — кажется, так сказала «моя чертовщина»?

— Мои казаки отправляются тотчас же, вам следует выдвигаться налегке и постараться двигаться со всей возможной скоростью, на которую только способен русский солдат.

Цокот копыт сотен лошадей, верховых и вьючных, нарушил сон жителей Габрово, скрипели колеса легко-конной артиллерии — нелегкое испытание втащить ее наверх, по сужающимся тропам, порой нависающим над пропастью. На востоке медленно-медленно разгоралась заря.

Я от души зевнул. Бессонная ночь давала о себе знать. Но мне не привыкать дремать в седле. Проснусь, когда начнется крутой подъем в горы.

Шейново, 5 сентября 1877 года.

День, начавшийся задолго до рассвета, все не кончался. Ужасный долгий день. Бесславный, лишенный милости Аллаха. День, когда звезды улыбнулись врагу и луна качалась в озере, наполненным кровью правоверных, а не гяуров.

А как все хорошо начиналось…

Могущественный эфенди, султан Абдул-Гамид Второй, в щедрости своей простер свою тень над низамом и редифом[4], проявившими чудеса храбрости на Балканах, и прислал из Константинополя свою гвардию. Среди них были особые отряды, подготовленные к бомбометанию и храбрые как львы пустыни. Смело взобрались они по отвесным кручам на русскую позицию, прозванную Картал Юваси, Орлиное гнездо, политую реками османской крови, и с налета ее захватили.

Да только выторговать у судьбы победу не вышло. Как сказал поэт, «раскрытие почек розана сердца осталось до следующей весны». Русские яростно контратаковали, доблестные гвардейцы пали мучениками за веру, Орлиное гнездо устояло.

Еще хуже вышло с попыткой атаковать с запада, от Лесного кургана. Колонны смело двинулись вниз по склону, но жестокий огонь рассеял их на подступах к центральной батарее врага на горе Азиз-Николаос.

Все пространство между двумя вершинами было усеяно телами в синих мундирах, фесками, сумками, ремнями, чоботами с подворотами, ружьями и прочей амуницией. Три тысячи аскеров сложили голову в этот тяжкий день, уцелевшие таборы отползли в свои лагеря зализывать раны, а генералы — обсуждать, что делать дальше.

По традиции собрались в убогой корчме на шипкинской дороге, которую теперь, когда местные болгары были частью вырезаны, а частью сбежали в горы, называли «ханом». На гостиницу, конечно, эта дыра претендовать не могла, но офицеры мужественно мирились с походными неудобствами.

Совещание проводил лично мушир Сулейман-Хюсни-паша, прибывший из своей ставки в Казанлыке наблюдать за триумфом, а получивший взамен очередную пощечину. Как⁈ Как такое возможно⁈ За счет чего держатся гяуры? Они охвачены с трех сторон, их позиции, простреливаемые с Лысой горы даже из ружей, напоминали глиняный горшок с высоким узким горлом, который только и просил: разбей меня! Шесть дней упорнейших боёв в середине августа, под палящим солнцем, когда потоки крови из ран, казалось, шипели на камнях, закончились незначительными успехами. Даже выход в тыл русским и блокирование дороги на Габрово, осуществленное храбрыми черкесами Вессель-паши, не дали результатов — горцев, чувствующих себя в горах как дома, гяуры прогнали как нашкодивших детей. Теперь та же участь постигла султанскую гвардию.

Главнокомандующий пытался скрыть тревогу. Он догадывался, что его ждет гнев Порога Счастья и ссылка на богом забытом острове, вроде Илимни или Гирита[5]. Он оглядел своих генералов — Расим-пашу, Салих-пашу, Шакир-пашу, Реджеп-пашу — и остановил свой выбор на Вессель-паше. Этот тюркизированный немец, принявший ислам, был самым способным из всех, кто сидел за примитивном дощатым столом и напряженно ждал решения мушира.

— Скажите мне, генерал, что вы намерены делать?

Вессель-паше очень хотелось выдать вслух забористое и длинное немецкое ругательство, но вместо этого он, уже привычный к восточному этикету, ответил многословно.

— Если бы встретил я сказателя, рассказывающего печальную повесть о боях на Шипке, то про себя назвал бы его сумасшедшим. Но вот беда: повесть оказалась правдивой. Нам некого упрекнуть. Войска безропотно выполняют свой долг, гибнут с именем Аллаха на устах…

— Но не побеждают, — прервал его цветастости Сулейман-паша. — А между тем в таборах отчаяние, близкое к панике.

— У нас найдутся аргументы убедить колеблющихся, — кровожадно ощерился Реджеп-паша.

Послушав похожие речи своих генералов, убеленный сединами главнокомандующий принял единственно возможное решение:

— Мы надеялись, что гяур уйдет в ад. Иншаллах, по дьявольскому наущению не обрели мы успеха. С тысячью мучений пытались выковырять русие из их траншей, как желток из яичной скорлупы. Да только горы не скорлупа, а неверные черпают силы неизвестно откуда. Что ж, положение наше если не упрочилось, то и не ухудшилось. Не отделали гяура саблей, убьем его из пушек. Истовая вера наших солдат никогда не иссякнет, мы не отступим. Каждый аскер должен знать — наше поражение станет смертью Империи османов.

Паша завершил на этом печальное собрание и отбыл в карете в Казанлык, где размещался его штаб.

«Армия наша хороша — безропотно подчиняется приказам и готова умирать, — да только офицеры плохи, — думал Вессель-паша, демонстрируя на людях глубочайшее уважение к командующему и оказывая ему все положенные знаки на прощание. — Глупцом буду, если положусь на выскочек из столицы. Если решено приступить к долгой осаде, то стоит позаботиться об укреплении главной квартиры. Русские способны ужалить с любой стороны».

С этой мыслью он вернулся в лагерь в Шейново, вызвал фортификаторов и до поздней ночи обсуждал с ними, где и в какие сроки будут устроены люнеты высокого профиля, сухие рвы и артиллерийские позиции. Что-что, но копали турки быстро и толково, быть может, даже лучше европейцев. Решено было озаботиться в первую очередь защитой западной стороны лагеря. Не то чтобы от болгар с Имитлинского перевала ждали серьезных неприятностей, но и дураку ясно, что это самое угрожаемое направление. Удовлетворенный проделанной работой, Вессель-паша выпил бокал вина и отправился спать, когда муэдзин прокричал призыв на ночную молитву.

Он долго ворочался, но едва смежил глаза и провалился в сон, как его разбудил странный шум в соседних комнатах, где отдыхала охрана. Не вставая с постели, генерал кликнул адъютанта, дверь распахнулась, и на пороге появился самый страшный человек, которого Вессель-паша только встречал в своей жизни. Шайтан! Дьявол! Порождение Ада молнией скользнуло к турконемцу и приставило к его горлу острый кинжал.

Зверства турок в Болгарии, журнальный рисунок.

Справа, судя по одежде, черкес, которых в Болгарии хватало после принудительного переселения с Кавказа.

— Ну что, генерал, пойдем на дело?

Все неймется! Мало ему, что я приказал собрать и передать казакам все револьверы Смит-Вессона, и теперь на меня смотрели буками все оставшиеся в Габрово офицеры! Но эта идея «чертовщины», по крайней мере, имела здравую цель «повысить огневую мощь подразделения», как он выразился. Равно как и забранные в отряд несколько десятков трофейных турецких винтовок американской выделки, Winchester-1873.

— Ловко придумано, вашество, — пощелкал рычагом казачий урядник, — эдак хороший стрелок может за десятерых палить, лишь бы припаса хватило!

Патронов трофейных могли бы собрать и побольше, да поджимало время, пришлось задавить жадность и командовать отряду выступать. Пока не задремал, ехал и жалел, что мало.