Пузыри на руках и теле лопались, выпуская наружу желтоватую жидкость, а под ними ныли едва успевшие сформироваться кожные покровы, словно бы их только что пыталась зажарить живьем огненная волшебница, за глаза прозванная Куропаткой.

Вырытый сороконожкой земляной мешок был идеально шарообразной формы. Внутри хватало места для полусидящего Яза, пускай и на положенной под себя обгорелой одежде. Прямо из стены напротив мага прорастал мох, поглощавший выдыхаемый Ящером газ и тут же превращавший его в пригодный для дыхания воздух.

Выживание — это первое, чему обучали любого молодого мага, вступившего на сложный и неоднозначный путь овладения магией земли; выживание, в которое входило и бегство под землю, и копка убежищ, и культивирование полезных для жизни растений… И все это без доступа к воздуху и к свету.

Сейчас темнота была даже на руку Язу: его глаза резало так, будто на них высыпали целую бочку битого стекла. Проверить же, уцелели ли глазные яблоки или их выжгло в первую минуту боя, он пока не мог.

Однако несмотря на потерю части здоровья, жизнь была сохранена, а это важнее, чем глаза, руки, красота тела или лица. На худой конец кожу и другие ткани можно вырастить заново, а вот из Залов стенаний уже не сбежишь. Маг хохотнул своим мыслям, но вместо смешка раздался лишь кашель.

Куропатка все-таки надрала ему зад. Посредственная магичка второй ступени золотой лиги чуть не запекла его заживо в его же глиняной броне. Последнее, что он видел, был текущий раскалённый докрасна грунт. И ему пришлось отступить под напором огненных струй, давлением огненных големов и выстрелами пушек. Войско Холланда оказалось более стойким к его натиску, чем войско того же Переката. Элизабет Хазле ела свой хлеб не зря, и не ему, магу, не прошедшему испытание в золотую лигу, было тягаться с укрепившимся в ней культиватором. В былые времена он превосходил её на целую лигу, а теперь копал тоннель под Лозу, чтобы текущие сверху струи огня и отсутствие воздуха остановило огненных големов, старающихся достать его живым или мёртвым.

Но больше всего Яза беспокоила не эта трансформация и его теперешнее положение, а один-единственный вопрос: доложит ли Лиза в академию надзирателей и в Светлый мир, что видела его тут, на границе? Он коснулся лица, ощупывая сплошную запеченную корку, какая возникает при приготовлении дичи для знатных особ. Заклинания обезболивания делали своё дело, и от регенерации очень хотелось пить. Яз попытался открыть рот, но его маску-лицо тут же сковало судорогой. Выросший откуда-то сверху древесный корень коснулся того, что осталось от губ, и маг медленно сомкнул на нем зубы. В желудок потекла горьковатая жижа. Стало немного легче дышать, и порожденная неудачей паника начала понемногу уходить. Голова закружилась, словно Яз только что поглотил кристалл сферы.

Он не только не видел, но и не осязал, однако чувствовал, что до некросферы осталось совсем немного. Наверное, никто еще за всю историю их существования не приходил к сферам не сверху, а снизу. Яз несколько раз кашлянул. Это был его новый смех, и он заметил, что слышит себя, а значит, внутреннее ухо не пострадало во время боя, что само по себе было неплохо.

Сколько он так пролежал, поглощая соки выращиваемых им же корней, грибов и мхов, Яз не осознавал. Иногда он проваливался в тревожный сон, откуда его каждый раз, словно крюки палачей, вытаскивала боль. В голове постоянно слышались крики, взрывы, скрежет металла и властный голос Курапатки, звучавший словно откуда-то сверху: «Ты — гнусный предатель, вор, цареубийца!» Однако не это печалило мага — в конце концов, на правду не обижаются, — а то, что четырёхтысячное войско Холланда всё еще жило и здравствовало.

Яз находился под землёй неопределённое время, пока не почувствовал себя готовым действовать. Внутреннее чувство времени сбилось, то ускоряясь, то растягиваясь. В очередной раз придя в себя, он повелел корням одеть его в сброшенные лохмотья, а камнями и обломкам мечей и копий, притянутыми сороконожкой к себе во время боя — вновь собраться вокруг него. Голос прохрипел в подземном убежище так, словно рот был наполнен землей.

Затем Яз воззвал к ней, и она отозвалась, раскрыв местоположение некросферы. Та уже изголодалась по посетителям, их силе и страданиям, и сейчас маг слышал уже не землю, а самый настоящий запретный голос чёрного искусства, ждущего его впереди. Повинуясь ему, каменный многоногий голем вновь принялся за работу.

Яз снова пополз под рекой. Грунт был илистый и мокрый, что впрочем, совсем не мешало копать. Иногда он останавливался и сверялся с ощущениями, чтобы не вынырнуть посреди Лозы. К последнему Яз был совсем не готов и именно поэтому решился на крюк вниз, под самым дном реки.

Он проснулся от толчка в плечо. Это был его брат Сурин, просто потому что больше некому было. Очередная междоусобная война унесла их родителей, и чтобы выжить, братья ютились на чердаке старой таверны.

— Вставай, Прока, иначе хозяин надерет нам бока! — поторопил брат.

— Что, уже утро? — Яз открыл глаза, но, как и в сне про геомага, ничего не увидел. Слепой от рождения, он не различал свет и потому в его мире всегда была темнота, которая искрилась совсем другими красками — красками звуков.

На первом этаже таверны с самого утра шумно выпивали вернувшиеся с шахт ночные смены, а на втором уже скрипели кровати. Скрип растягивался на время горения утеховых свечей — маленьких, не больше ширины ладони, зажигаемых, чтобы отмерять время продажной любви. Представительницы самой древней профессии знали цену своему времени. Знал цену своей жизни и он — слепой сирота Прок, с сожалением покинувший свой сон про волшебное могущество и войны культиваторов.

Вчера ему исполнилось целых десять лет. В честь таких событий и по таким дням хозяин таверны-борделя Рональд Джей-младший забирал не девять десятых флоринов, а восемь. Прок приподнялся с лежака и почувствовал, как опилки впиваются в его кожу.

— Как я выгляжу? — спросил он у брата.

— Жалко! — улыбнулся Сурин.

Яз, то есть Прок, конечно, не увидел его улыбку, но почувствовал ее по интонации. Осторожно поднявшись и повесив на шею деревянную табличку, он спустился по веревке на задний двор и обошёл таверну. Там парень присел недалеко от её входа, достал из походного узелка деревянную треснутую миску и, положив её перед собой, тихо запел.

В этом мире каждый зарабатывал как мог. Гулящие девки охаживали шахтёров и купцов, иногда проплывающих мимо Лоза, а он пел для прохожих и завсегдатаев «Горного орла», считая большой удачей, если помимо обычного заработка попрошайки получит что-то сверху. Так бывало, например, когда разыгрывался спектакль для одного зрителя и жрица продажной любви делала вид, что ей нравится голос Прока, и ему заказывали петь какие-нибудь определённые песни, пока горят те же свечи.

В общем-то всё шло не так уж и плохо. Каждое утро слепой Прок пел и клянчил с табличкой на груди, надпись на которой он, конечно же, не мог прочесть не только из-за слепоты, но и из-за незнания букв. Ему подавали и сочувствовали. Иногда кто-то из шахтеров, выпив лишнее или проигравшись в кости, в расстроенных чувствах вымещал свою злобу на Проке, но у Рональда Джея-младшего были свои способы для того, чтобы успокоить таких посетителей. Правда, особо никого не карали — побитым Прок зарабатывал больше, давя на жалость не только своими песнями и внешним видом, но и периодическими всхлипываниями.

Дни складывались в недели, недели — в месяцы, месяцы — в года… Однажды его продали человеку с хриплым голосом, пахнущему серой и гарью.

— Ты поедешь с ним! — властно сообщил парню Рональд, и огромная крепкая ладонь хозяина передала Прока из рук в руки в обмен на увесистый мешочек с монетами.

Прок знал, как звенит бронза, пару раз даже слышал, как звенит серебро, но в этот раз звон монет имел абсолютно другую, неведомую прежде благородную тональность. Благородный и злой звук — так бы он сказал, если бы кто-нибудь попросил его описать то, что он услышал. А дальше была дорога в крытой, судя по звуку, карете, дорога прочь из города по шаткому мосту через реку. Его везли молча. Когда Прок попытался что-то спросить, в ответ ему зажали лицо какой-то вонючей тряпкой, и сон забрал его из этого мира.