Виктор и Маша втиснулись в салон, где пахло соляркой, мокрой одеждой и дешевым табаком. Автобус качнулся и с дизельным рокотом поехал по бетонным плитам аэродрома. Несколько минут и вот уже он останавливается у трапа самолета.

Ту-154 производил внушительное впечатление даже на фоне других машин. Длинный серебристый фюзеляж переливался в свете прожекторов, три двигателя в хвосте еще молчали, но от них исходило тепло. На борту крупными красными буквами было написано «СССР-85247», а под кабиной пилотов красовалась надпись «АЭРОФЛОТ» и неизменный прямоугольник красного флага. Шасси твердо стояли на взлетной полосе, а из-под крыльев свисали какие-то шланги и кабели наземного обслуживания.

Стюардесса стояла наверху, у входа в салон, придерживая рукой фуражку. Ее синий костюм был безупречно отутюжен, белая блузка накрахмалена, а золотистые крылышки на лацкане поблескивали.

Войдя в самолет, Виктор сразу почувствовал знакомый авиационный коктейль запахов: керосин, озон от кондиционеров, химия обивки и слабый аромат дезинфицирующих средств. Потолок казался низким, особенно для его роста, а проход между рядами был настолько узким, что приходилось идти боком, задевая плечами спинки кресел.

Салон тянулся далеко вперед — ряд за рядом голубовато-серых кресел с белыми подголовниками. Пассажиры уже рассаживались: кто-то засовывал сумки под сиденья, кто-то пристегивал ремни, дети у окон прилипли к иллюминаторам.

Маша первой протиснулась к их ряду, извиняясь перед уже севшими пассажирами. Она легко дотянулась до верхней полки для ручной клади. Виктор помог ей положить сумку, а сам еле поместил свой спортивный баул — полка была неглубокой.

Маша села у иллюминатора, поправила юбку и сразу уткнулась носом в стекло, разглядывая огни аэропорта. Виктор устраивался с большим трудом — его колени упирались в спинку переднего кресла, а локти некуда было деть. Пришлось сдвинуть металлический подлокотник вверх и полубоком развернуться к Маше.

— Детям маленького роста рвать цветы легко и просто… — проворчал он, пытаясь найти удобное положение. — и это мне тут тесно. А какого прибалтийским андроидам? Они ж там все высоченные…

— Ты, Витька не прибедняйся. — ответила Маша сбоку: — у тебя метр восемьдесят сколько? Пять? Ростом удался, вот и не бери билеты в плацкарт, а то на твоих ногах будут простыни в проходе сушить. Мы с девчонками никогда в плацкарте не катаемся, иначе всю дорогу скрюченным ехать.

— И так всю дорогу скрюченным ехать. — вздыхает Виктор: — ладно, как-нибудь прорвемся. Интересно что на обед будут давать, все же шесть часов почти лететь.

— Тебе лишь бы жрать, Полищук.

— Что ты хочешь, растущий организм требует…

— И как у тебя аппетит еще есть? У меня вот кусок в горло не полезет сейчас… и потом — чего у тебя растет-то?

— Самосознание у меня растет, Маш. Гармония с миром и прочее просветление. Ты не беспокойся, у меня есть план.

— Правда? А раньше мне не мог сказать, скотина ты Полищук⁈ Я тут места себе не нахожу…

Стюардесса прошла по салону, проверяя, все ли пристегнулись, затем встала в проходе с спасательным жилетом в руках. Ее движения были отработаны до автоматизма — она показывала, как надевать жилет, где находятся аварийные выходы, как пользоваться кислородной маской. Пассажиры слушали вполуха, кто-то уже дремал.

Двигатели начали набирать обороты с характерным свистящим воем. Самолет задрожал всем корпусом, завибрировали стекла иллюминаторов. Виктор почувствовал, как Ту-154 медленно покатился по рулежной дорожке к взлетной полосе. Никакого плана у него конечно же не было…

Осенний воздух пропитан свежестью и легкой прохладой. Листья на старых липах и березах только начинают желтеть по краям, создавая первые намеки на приближающуюся осень. По центральной аллее, выложенной серой тротуарной плиткой, неспешно прогуливаются горожане — многие с букетами, ведь сегодня День знаний.

В белой деревянной беседке с резными элементами, расположенной у небольшого пруда, сидят две девушки.

Вокруг беседки растут кусты сирени, уже отцветшие, но еще зеленые. Слышно, как где-то вдалеке играет духовой оркестр — вероятно, праздничный концерт у летней эстрады. В парке культуры и отдыха сегодня довольно пустынно, Первое Сентября и все советские граждане очень-очень заняты. У кого-то идут в школу дети, у кого-то внуки, кто-то поступил в вуз, а кто-то идет на утреннюю линейку в качестве преподавателя или выпускника. Впрочем, даже в обычные будни парки и кинотеатры как правило пустуют, ведь советские люди не приемлют тунеядства.

Воздух наполнен ароматом поздних цветов с клумб и легким запахом опавшей листвы. День обещает быть теплым, но уже чувствуется, что лето подходит к концу.

— И где она подевалась? — задает риторический вопрос Алена Маслова, вертя головой по сторонам: — договорились же в парке встретиться.

— Наша Казашка уже примадонна. — хмыкает рядом Наташа Маркова: — видела как она голову задрала как только Витька с Машкой в Москву уехали? Внутри у Салчаковой как у всякой восточной женщины спит тиранша или как на ихнем — Буюк Малика. Великая Ханша. Вот такие как она и угнетали славянский народ в течении многих столетий!

— Она ж из Узбекистана. — вяло возражает Алена, откидываясь на деревянную спинку скамейки: — значит узбечка, а не монголка. Сроду узбеки Русь не захватывали, ты чего придумываешь…

— А между прочим был Хан такой! Великий Узбек! И… наверняка у него славянские девушки в гареме были! И вообще раньше все со всеми воевали!

— Ой, Маркова, отстань. Лучше скажи мне, что я тут делаю вообще? — вздыхает Алена: — в мой законный выходной день? Могла бы дома валяться, пузом кверху и пузыри пускать.

— Так первое сентября же. Выходной потому и дали. Многим девчонкам, кто заочно учится — нужно в свои вузы зайти. Витьке из школы документы забрать, вот и остались мы вдвоем. — резонно замечает Наташа Маркова: — а куда ты пойдешь первого сентября? У тебя и компании не будет никакой. Мы с тобой вдвоем никуда не поступили, не обучаемся нигде… а наверное нужно. Вот куда ты после завершения спортивной карьеры пойдешь, Аленка? В сорок лет за мячиком так резво уже не попрыгаешь!

— Мне бы до тридцати дожить. — машет рукой Алена: — чего ты тут каркаешь, Наташка? И вообще, может мир изменится и научатся молодость продлевать и тела улучшать. Мне бы такое как у Лильки, но с сиськами как у Вальки Федосеевой!

— На спину перевернешься во сне и придавят они тебя насмерть. Задавлена собственными амбициями, вот что про тебя в некрологе напишут. — говорит Наташа: — четыре строчки на последней странице «Вечерки». О, а вот и наша Ханша идет.

— Физкульт-привет! — машет им рукой Айгуля Салчакова: — давно ждете?

— Да только что пришли. — отвечает ей Наташа Маркова: — пришли недавно, но Аленка уже успела на говно известись, мол где эта Салчакова и вообще она триста лет нас славян угнетала и в рабство угоняла. И насиловала.

— Чего вы гоните? Я, между прочим, комсомолка и осуждаю рабство во всех его проявлениях. Я «Хижину дяди Тома» в детстве читала, знаю. — упирает руки в бока Айгуля Салчакова, встряхнув головой, от чего ее многочисленные черные косы — разлетаются в стороны: — мне просто нужно было по дороге зайти в институт, предметы посмотреть и подпись поставить.

— Вот все учатся, а мы нет. — грустит Алена: — ученый, сбоку закопченный… эх.

— Чего я узнала, — Айгуля проходит в беседку и плюхается на скамейку, закладывая ногу на ногу и начиная болтать в воздухе ногой, обутой в сине-белый, югославский кроссовок: — так и есть, папа нашей Железновой вовсе не папа, а один из Бортпроводников!

— Да иди ты! — ахает Алена и подбирается на скамейке, наклоняясь чуть вперед: — правда что ли⁈

— Зуб даю. — кивает Айгуля и делает характерный жест рукой, поддевая передние зубы ногтем большого пальца правой руки, а потом для пущей наглядности проводит им по своей шее: — точно-точно!