— Что⁈ Нет! — Наташа машет руками: — я с ним — нет! Никогда! Вы чего, с ума сошли⁈

— Ты достала из своего лифчика фотографию мужчины, она еще теплая была. — указывает ей Айгуля: — и что мы должны были подумать? Что это твой дядя?

— Это — отец Железновой, дуры! Настоящий отец!

— Что? — Айгуля пододвигается к Ане Чамдар и разглядывает фото внимательней: — но он совсем на себя не похож! Тот, что в зале сегодня был — он же другой. И с волосами!

— Вот именно.

— Мне кто-нибудь объяснит наконец, как это произошло⁈ — Лиза Нарышкина, ученица 8-го «А» класса средней школы номер три города-героя Колокамска — упирает руки в бока: — как такое могло произойти вообще? Мы же с ним договаривались!

— Ээ… — Оксана Терехова оглядывается на своих подруг в поисках поддержки. Но Яна стоит у выхода из беседки, а Инна делает вид что не понимает, о чем речь.

— Я многого не знаю. — говорит Оксана, смирившись с ролью докладчика и ответственного за все плохое в этом мире, включая холокост, геноцид, ядерное оружие и увольнение Поповича из школы. Она разводит руками: — Я слышала что это родители нажаловались на то, что дескать «Виктор Борисович слишком уж запанибрата со школьниками».

— Это все из-за англичанки. — подает голос Инна Коломиец: — директор ей выговор с занесением влепил. За «аморалку».

— Какая «аморалка» еще? — удивляется Нарышкина: — это Альбине-то? Она после того случая с Негативом по школе вся затянутая ходит, даже пуговицы на рубашке не расстегнет.

— Ну… она до этого ходила в «вызывающем виде, порочащем педагогический коллектив». Наверное, это накопительный эффект имеет. Но вообще-то я слышала, что все это не из-за Альбины и ее внешнего вида или там того, что Попович с учениками запанибрата. — говорит Яна, оставляя свой пост у выхода из беседки: — слушайте, а нам точно можно такое? А вдруг кто увидит? И в прошлый раз не очень получилось, в лагере, помните?

— Вот ты, Барыня, совсем ничего не понимаешь. — Лиза садится, но не на скамейку внутри беседки и не на стол, а на перила, которые ограждают беседку и ставит одну ногу рядом со скамейкой: — ничегошеньки. Во-первых, тогда в лагере мы что пили? Бурду какую-то, что Оксанка у отчима стырила и в термосе принесла, а сейчас у нас — вот! — она с гордостью демонстрирует небольшую плоскую стеклянную бутылку в форме фляжки: — настоящее виски! Американское, чтоб вы знали. У отца из бара взяла, все равно не заметит. Такие ковбои носят в кармане джинсов, вот потому такая форма удобная.

— Ни разу виски не пила. — говорит Инна и забирает бутылку у Лизы: — смотри какое красивое…бутылочка словно сувенирная… и на цвет тоже — как карамель. А водка она прозрачная и все. Что же насчет места, Барыня — можешь быть спокойна, наше место. Сюда и не заходит никто почитай, это же не парк. Место глухое, за гаражами и ближе к речке… раньше тут был санаторий для шахтеров, ну когда еще добывали рядом с городом, а потом остались заброшенные здания. — она обвела взглядом окружающий пейзаж.

Беседка, в которой расположились девочки, когда-то была частью благоустроенной территории санатория. Теперь это полуразрушенное сооружение из потемневшего дерева, чьи резные элементы местами обломались или покрылись трещинами. Плющ густо оплел все строение — от основания до самой крыши, превратив беседку в зеленый кокон. Лианы проникли сквозь щели в досках, обвили перила и даже частично закрыли вход, так что приходилось раздвигать листву, чтобы попасть внутрь.

Крыша беседки местами провалилась, и сквозь дыры пробивались солнечные лучи, создавая пятнистые блики на потрескавшемся деревянном полу. Краска давно облупилась, обнажив серую древесину, а железные гвозди проржавели, оставив на досках бурые подтеки.

Вокруг расстилался пейзаж технологического апокалипсиса. В двухстах метрах виднелись скелеты корпусов бывшего санатория — кирпичные здания с выбитыми окнами, из которых торчали остатки рам. Крыши частично обвалились, обнажив почерневшие от времени стропила. Стены покрылись мхом и граффити, а из трещин в асфальте пробивались сорняки и молодые березки.

Между зданиями пролегали заросшие дорожки, по краям которых валялись обломки бетонных плит и куски арматуры. Старые фонарные столбы стояли покосившиеся, с разбитыми плафонами. Где-то вдалеке виднелись ряды гаражей — более новых, но тоже обветшалых, с покосившимися воротами и выцветшей краской.

А за всем этим, сквозь заросли ивняка и кустарника, поблескивала речка — единственное живое, что осталось от прежнего пейзажа. Ее журчание было едва слышно в тишине заброшенного места.

— А во-вторых? — задается вопросом Яна Баринова, в свою очередь садясь на перила беседки: — что там во-вторых?

— Во-вторых?

— Ну ты говорила, что, во-первых, у нас сегодня виски. — напоминает Яна: — даже палец вон на руке загнула.

— А, во-вторых, у меня горе. — говорит Лиза: — мой Витя уволился из школы. И даже ничего мне не сказал!

— Как бы он тебе сказал, если ты вон, в Болгарии на Солнечном Берегу в минималистичном купальнике загорала? — резонно замечает Инна: — куда бы он тебе звонил? На деревню дедушке?

— Ладно. Пусть не мог позвонить. Но написать-то записку мог?

— Вот именно из-за этих записок его из школы и уволили. — кивает Инна: — потому что «запанибрата» это не только когда с мальчишками он воздушных змеев запускает и учит как драться правильно, но и когда он с девочками слишком уж близко… дружит.

— Это ты на что намекаешь? — нехорошо прищуривается Лиза: — Коломиец?

— Да я не намекаю, я прямо говорю. Ты бы к Поповичу лыжи так не намазывала салом, а то вся школа знает, что ты ему глазки строишь. Думаешь его за это по головке погладят? Ладно что уволили… вон ты знаешь, что с Доброй Вожатой произошло? Уголовное дело возбудили же! И это на секундочку девушка была. А ну как Попович на твои авансы поддался бы и зажал тебя в коридоре, да в кладовку свою затащил и на матах спортивных разложил бы, а?

— Ты… ты чего⁈ — Лиза стремительно краснеет и прижимает ладони к щекам: — ты что такое говоришь-то⁈

— Вот-вот. — удовлетворенно говорит Инна, глядя на ее покрасневшее лицо: — вот из-за этого он и уволился наверное. Чтобы ты ему такое лицо не делала.

— Инна!

— А что Инна? Думаешь он железный, что ли? У него совершенно нормальный мужской аппарат и все работает, мы же в тот раз за ним подсматривали. А тут ты такая, на все согласная и несовершеннолетняя. Да для него, ты Нарышкина — это сразу десять лет строгого режима без права переписки в тугих джинсах и своей обтягивающей майке! Между прочим, если бы англичанка в таком в школу пришла, ее бы точно потом уволили… — ворчит Инна и качает головой: — не, сейчас тебе даже лучше будет. Возраст согласия с шестнадцати, никто не мешает тебе его по городу преследовать, разве что его многочисленные девушки против будут. Хотя если они все такие как эта Ирия Гай, то может и не против…

— Не слушай ее, Лиза. — говорит Яна Баринова: — ты чего? Не слушай и не обижайся. Инна просто… ну она прямая. И считает, что вы не пара, потому что разница в возрасте, а еще потому что Виктор Борисович бабник.

— Бабник — это когда комплименты говорит и цветы дарит и глазки строит. А когда у тебя две женских городских команды в любовницах — это какое-то другое определение нужно искать. — ворчит Инна: — вон по тебе Лермонтович с прошлого года сохнет, Лизка. И не только он, в нашем классе трудно найти мальчика, который бы к тебе равнодушен был. Найди себе ровесника. Ну или если вот так уж чешется постарше кого — вон в выпускном кого.

— Лиза, ты главное не расстраивайся. — быстро добавляет Яна: — ну уволился и что? Главное, что жив и здоров и все с ним хорошо. Лиза⁈ Лиза!! — она с округлившимися глазами смотрит как Лиза решительно отбирает плоскую фляжку виски у Инны, откручивает крышку и делает два глотка. Закашивается и вытирает рот предплечьем. Яна тут же бросается похлопать ее по плечу.