— Все сложно, — отвечает Виктор: — ты же ее знаешь. Ей пока нормально живется, ну я и не пристаю со своими глупостями. Вот если бы я в нее влюбился без памяти и принялся бы стихи писать и серенады под окном петь, то она бы тотчас меня в лес послала бы. За подснежниками, хоть и не сезон.

— Лилька — странная. — кивает Айгуля: — а ты насчет Аринки Железновой в курсе уже? Маслова не рассказывала?

— Не. А что там за сплетни вокруг нашей звезды ходят?

— Ха. А еще тренер. Должен руку на пульсе команды держать и всегда быть в курсе последних событий… ты куда опять лезешь⁈

— Ты же сказала — нужно быть в курсе и держать руку на пульсе. Вот и держу…

— Витька! Там нет пульса!

— Еще как есть.

— Нет, правда, руки убери. У меня есть что рассказать… и вообще, не веди себя на людях вот так!

— Это как?

— Это когда ты своими масляными глазками на меня смотреть начинаешь! Все сразу все понимают!

— Да я на всех так смотрю…

— Неправда! Ты так только на тех смотришь, кого ты мысленно… того! Вот! На Валю Федосееву ты так в жизни не смотрел!

— Кстати. Упущение. Нужно будет на Валю так смотреть… между прочим она очень даже ничего.

— Сотрешься, Полищук. Смотри, задавит она тебя. — насмешливо тычет его пальцем в плечо девушка: — у нее бедра знаешь какие? Как железные!

— Это будет смерть достойная воина. Я сразу в Вальгалле появлюсь и мне почетное место о правую руку от Одина выделят. И все погибшие викинги будут слушать меня с легкой завистью, потому что быть задавленным Валей — это тебе не скучной смертью от топора помереть.

— И снова он включается в режим лектора. Будем говорить о Скандинавских мифах, учитель Виктор Борисович?

— Именно. О мифах и легендах. Итак, Салчакова, настало время познакомить тебя с забавными традициями Скандинавского полуострова с так называемыми ордалиями в честь Праздника Урожая!

— Виктор Борисович, а что это вы делаете такое?

— Не отвлекайся, Салчакова, это будет на экзамене! Простыня эта тут… еще мешается…

— Виктор Борисович, а вы развратник!

— Салчакова, я ученый! Чтобы ты знала, царь любой науки — это эксперимент! Вот и сейчас мы с тобой… поэкспериментируем…

— Ммм… но разве мы не делали это только что?

— Подтверждаемость эксперимента — вот что важно. И потом, если можно туда, то можно и в…

— Витька! Руки убери!

— И… наука ничего не стоит без эксперимента, Салчакова! Неужели ты откажешься от духа исследования? Если бы не этот дух, то Колумб никогда бы не отправился в неизвестность на «Пинте» и «Нинье», если бы не он, то Магеллан остался бы дома, Ермак не собрал бы своих казаков, а человечество до сих пор сидело бы в своих пещерах! Дух исследователя! Любопытство! Смелость! Дерзость! Желание раздвинуть горизонты и шагнуть в неизвестность! Только благодаря этим качествам люди однажды ступят на поверхность других планет! Салчакова — ты же благодарная наследница своих предков, которые никогда не сдавались и всегда шли вперед!

— … ну если только один раз…

В приемной заместителя директора Колокамского, Ордена Трудового Красного Знамени Металлургического Комбината восседала и властвовала Ирочка. На самом деле незаменимую нимфу приемной, волшебницу, которая распоряжалась временем Соломона Рудольфовича звали Ириной Денисовной, однако в этом конкретном кабинете «Ирочка» — это было не имя. И даже не должность. «Ирочка» — это титул. Когда человек произносит слово «Ирочка», в его голове поневоле всплывает что-то легкомысленное, с белокурыми кудряшками, с болтающимся на шее кулончиком в виде сердечка, с губной помадой и золотыми сережками, порхающее над пишущей машинкой и сверкающее лодыжками из-под мини-юбки.

Ирочка в приемной Соломона Рудольфовича вовсе не была похожа на обычную «Ирочку», ей скорее пошло бы обращение не только по имени-отчеству, но с преклонением колена и придыханием. Потому что Ирине Денисовне шел уже тридцать второй год, злые языки говорили, что на самом деле ей сорок, просто она хорошо сохранилась. Впрочем, выяснить ее настоящий возраст никому не удавалось, а папка с ее личным делом таинственным образом исчезла из отдела кадров еще восемь лет назад.

Ирина Денисовна имела строгий вид, прямую спину, точеную талию и волосы цвета воронова крыла, уложенные в безупречную высокую прическу, которую не смог бы растрепать даже ураган. Ни одна прядь не выбивалась из этого архитектурного сооружения, закрепленного невидимками и лаком «Прелесть» от Уральского комбината бытовой химии, кстати победителя в социалистическом соревновании. Лицо ее было классически правильным — высокие скулы, прямой нос, губы, очерченные бордовой помадой с такой точностью, будто по линейке. Но главное были глаза — серо-стальные, холодные, всевидящие, способные одним взглядом остановить начальника цеха на полуслове или заставить молодого инженера забыть, зачем он вообще пришел.

Одевалась она в строгие костюмы — всегда темно-синие или графитовые, с юбкой точно до середины колена, ни миллиметром выше, ни миллиметром ниже. Белая блузка застегнута на все пуговицы вплоть до воротничка-стойки. На шее — тонкая золотая цепочка, почти невидимая, в ушах — маленькие жемчужины. На левом лацкане пиджака неизменно красовался значок ударника коммунистического труда.

Руки у нее были холеные, с длинными пальцами пианистки, ногти покрыты бесцветным лаком. На безымянном пальце правой руки поблескивал тонкий золотой ободок, хотя никто и никогда не видел никакого мужа. Ходила она на туфлях с устойчивым каблуком средней высоты, ступая так тихо, что могла материализоваться за спиной посетителя совершенно внезапно, заставив того вздрогнуть от неожиданности.

Однако в большинстве времени Ирочка сидела на своем троне, в кресле секретаря и примерной помощницы Соломона Рудольфовича.

Все сотрудники Комбината знали что, если ты на хорошем счету у начальства — это еще ничего не значит. Но если ты на хорошем счету у «Той Самой Ирочки» — то это значит все. Говорили, что сам Соломон Рудольфович, очень семейный и весьма положительный персонаж, настоящий решительный советский директор и руководитель, награжденный орденом Ленина и Трудового Красного Знамени — прислушивался к ней. Говорили, что «Та Самая Ирочка» знает о Соломоне Рудольфовиче все и даже немного больше. А еще говорили, что «Та Самая Ирочка» даже в отпуск летает вместе со своим начальником и его семьей. Так же говорили что по цвету ее шейного платка, единственного аксессуара, который выбивался из ее делового стиля, — можно было определить настроение начальства с точностью до десятых долей градуса.

Так что первым делом, заходя в кабинет обычный посетитель всегда сперва бросал быстрый взгляд на ее шейный платок…

— Доброе утро, Ирина Денисовна! — говорит Виктор, войдя в приемную и найдя взглядом шикарный шелковый платок, украшающий шею секретарши заместителя директора: — о, сегодня персиковый! Никак Соломон Рудольфович в хорошем настроении?

— Виктор Борисович! — женщина отрывается от пишущей машинки и поднимает взгляд на посетителя: — вы удивительно вовремя. Обычно я не перестаю жаловаться на нынешнее поколение лоботрясов, которые совершенно не испытывают уважение к времени. Ни к своему собственному, ни к времени других людей. Но вы сегодня вовремя. Это на вас не похоже.

— Эээ… обстоятельства, Ирина Денисовна. — Виктор лезет было пятерней вверх, почесать затылок, но наткнувшись на строгий взгляд «Ирочки» — отдергивает ладонь и вытягивает руки по швам: — не ночевал дома! Был застигнут врасплох!

— Виктор… — женщина качает головой и ее пальчики пробегают по клавишам печтаной машинки, выдавая пулеметную очередь — тра-та-та-та-та! Она сдвигает каретку влево: — Соломон Рудольфович вас так ценит… — она не заканчивает предложение, но всем своим видом излучает недовольство. Ей не нужно ничего говорить, ментальный фон всего кабинета излучает информацию в ноосферу, посылая ее прямо в мозг посетителю. Вас, Виктор Борисович ценят и вам авансом столько доверия дано, а вы как вахлак, в мятом спортивном костюме и на голове словно черти солому всю ночь грузили, единственно, хоть пришли вовремя и то хлеб. Если итог подводить, то непростительно и неприемлемо.