И тогда объясняется, почему Иннокентий пришёл, почему он один, да ещё и так глубоко ночью.
– Бумаги те… Это же не в единственном числе они были? И писанные рукой патриарха у тебя остаются? – сказал Иннокентий.
– С чего бы мне отвечать? Не помню, чтобы в друзьях мы с тобой были. Часто ты рыскал, как тот пёс, всё вынюхивал, чему я государя научаю, что сам говорю, как часто в церковь хожу… А потом и на кражу пошёл… – усмехался я, уже догадавшись, что именно Иннокентий и украл копии документов.
– Может так быть, что друзьями нам не суждено статься. Но я был бы для тебя союзником. Тут же главное – мне сохранить положение свое. Я знаю, что ты всегда в запасе имеешь мысли. Но не думай, что я не увидел, что и бумага была иная на этих документах, и скоропись была не моя. А это я чаще всего писал под диктовку патриаршую, – сказал Иннокентий и вновь, уже в который раз, посмотрел на книженцию.
Я не крутил в руках молитвенник. Отложил его в сторону. И, похоже, правильно сделал.
Между тем, прозвучали явно откровения. Да такие, что мой собеседник мог бы сильно поплатиться и за половину сказанного. Мне просто необходимо взять некоторую паузу на осмысление сказанного. Иннокентий шёл против патриарха.
Да, он может отказаться от своих слов и сказать, что я выдумываю. Всё‑таки свидетелей этим признаниям, кроме меня, нет никого. А я, судя по всему, лицо заинтересованное, так что мог бы и выдумать небылицы. И всё равно признания выглядели слишком уж откровенными.
– Да, у меня есть бумаги. Если ты помнишь, отче, то я намекал тебе, где могу хранить те крамольные листы, что из патриарха делают предателя Отечества нашего и Церкви, – через некоторое время сказал я.
– Если и далее пособишь мне, что я буду подле государя духовником его, али твоим духовником, но с возможностью быть рядом с Петром Алексеевичем, то я помогу тебе, – сказал Иннокентий.
Я немного успокоился. Когда есть понимание мотивов, которые двигают человеком, даже если они низменные, уже можно предполагать и поступки, и мысли человека. Немного стало понятно, чего добивается гость.
– Ты должен понимать, отче, что не всё и не всегда зависит только лишь от моей воли. Но что в силах моих – всё сделаю, – сказал я.
В свою очередь Иннокентий смотрел с некоторым недоверием. У меня нет причин считать его глупым человеком. И, судя по тому, что он уже сделал, приближённый к патриарху человек начал свою игру.
Более того…
– А ведь это я могу тебя, отец Иннокентий, обвинить во всём том, что произошло. Что моего человека избили и жену мою будущую напугали, – сказал я. – Заступится за тебя патриарх? Тем более, когда узнает, что бумаги у меня.
А потом мы начали играть в гляделки, стремясь взглядами один другого покорить. Так себе игра, без явного превосходства кого‑то. Вместе с тем Иннокентий, видимо, окончательно убедился в том, что перед Церковью или церковниками, я не имею страха. Разговариваю с ним как равный, а, порой, и несколько свысока.
– И как ты, некогда предавший православную веру во имя науки, можешь служить такому человеку, как Иоаким, – сказал я, несколько рискуя.
А что, если Иннокентий не из тех, кто ради науки способен предать веру и назваться будь то униатом или даже католиком? Однако я уже неоднократно замечал некоторую разницу и в общении, и в разговоре, построении фраз, когда общался с Иннокентием и с другими священниками. Да и латынь нередко он употреблял.
Игнат тоже говорил, что были слухи о предателе. Так что я, конечно, блефовал, но и для блефа были некоторые обстоятельства и предпосылки.
И оказался прав. Конечно, Иннокентий захотел сделать хорошую мину при плохой игре, но эмоции его выдали. Он откровенно боялся того, что некоторые факты его биографии всплывут.
– Смею заметить, что если со мной или с моими близкими что‑то случится, то много новостей узнают люди и о тебе, и о патриархе. Я позаботился уже об этом, – сказал я, рассматривая книжку.
Ведь явно Иннокентий пришёл не мириться со мной, а попробовать сторговаться, на случай, если именно я буду одерживать верх в этом противостоянии. Причём явно он желает оставаться в стороне и заполучить при любых раскладах выгоды.
Хитро. И подобный подход ещё больше убеждал меня в том, что как бы не у иезуитов учился этот человек. Уж в любом случае каких‑то легатов орден иезуитов должен на Русь поставлять, чтобы видеть, что здесь происходит.
– Отдай молитвенник. Я тебе куда как более справный подарю, – сказал Иннокентий.
Он потянулся за книжкой, но я взял ее в руки. Иннокентий попытался выхватить у меня из рук маленькую подорожную книжицу. Я резко руку одёрнул, не давая книгу Иннокентию. Стал внимательно её рассматривать, но не открывать. Руками держал именно там, где ранее держал книжку и сам священник.
– Пришёл отравить меня? – холодным голосом спросил я.
Иннокентий было дело дёрнулся в сторону двери.
– Сидеть! – громко выкрикнул я.
После подошёл к двери, засунул ключ в новомодный врезной замок, прокрутил, ключ положил в карман. В новомодный, к слову, карман. Прогрессорство от меня уже идёт и в таких мелочах.
– Итак, ты пришёл меня убивать. Яд, скорей всего, будет медленного действия, чтобы не подставляться. Но книжица… Ты готов сделать так, чтобы все, кто её откроет, заболели и умерли? Что внутри книжки – яд, или болезни какие? – спрашивал я. – Чем себе купишь жизнь? Или я намерен убивать тебя, накормив страницами молитвенника.
– Внутри книги оспенные споры, размазанные меж страницами, – признался Иннокентий. – Мне есть чем выторгова…
– Хух, – моя рука тут же взметнулась, и передними костяшками кулака я ударил в ухо этого убийцу.
Иннокентий свалился под стол и тут же застонал от боли. Удар в ухо редко когда отправляет человека в нокаут, между тем, это очень чувствительное место, и боль не оставит равнодушным. А еще ухо будет торчать несколько дней. Но этот недуг можно спрятать при желании.
– Ты собирался убить мою семью, заразить меня, а через меня всех моих близких и родных… Я не знаю, чем ты можешь спасти свою жизнь. Небольшой шаг к этому ты сделал тогда, когда всё‑таки решил забрать книжку обратно. Но этого мало, – говорил я, возвышаясь над лежащим на полу Иннокентием.
На самом деле, я уже взял себя в руки и скорее играл роль такого‑этакого злого и решительного. То, что Иннокентий решил встать на мою сторону или просто отойти в сторонку, не мешая моей драке с человеком, который не по праву носит патриарший сан, в некоторой степени спасает его. Правда есть и другие обстоятельства. Вплоть до того, что я даже не хочу выпускать болезни наружу, тут же решил спалить молитвенник.
Но мне позарез нужен человек рядом с патриархом.
– Ты убьёшь патриарха для меня? И тогда я сделаю всё, чтобы ты занял достойное место рядом с государем, – сказал я.
Ответ меня удивил.
– Грех на душу более брать не буду, – решительно и жёстко отвечал Иннокентий, облокачиваясь на стол и пытаясь приподняться, но, судя по всему, его несколько вело.
– Разве у тебя есть выбор? Ты сам решил меня убить или патриарх приказал? – спрашивал я уже спокойным тоном, как будто бы ничего только что и не произошло.
– Владыка такие приказы не отдаёт. Он лишь говорит, что есть нужда решить вопрос и благословляет на решение. А уже как именно, то моя забота, – откровенно признавался Иннокентий. – Ты же собираешься сделать так, чтобы о письмах узнали все, и бояре, и архиепископы с епископами?
– Да, – ответил я, подумав. – И ты мне в этом поможешь.
– Хочешь добавить к тем письмам ещё другие? – догадался Иннокентий. – Это одно из того, чем я могу тебе помочь. Но я буду все отрицать, если что.
Я лишь согласительно кивнул головой. Да, если мне попался в руки тот, кто эти письма в основном писал под диктовку, то зачем же мне менять руку, чтобы подражать письмам, когда можно написать практически оригиналы.
– Владыка убил игуменью Меланью, – неожиданно для меня сказал Иннокентий. – Много грехов я сотворил под властью владыки. Но напрямую лиц, наделённых саном, невест Христовых, не убивал.
