Пётр Алексеевич стал елозить по трону, чем вызвал гневный взгляд со стороны Матвеева. А я знал, чего стоит государю усидеть в такой ситуации на месте. Когда Пётр нервничает, он предпочитает ходить, если даже не бегать.

Я, к примеру, уже с этим практически смирился. Если у царя не получается решить какой‑то пример, или какой‑то вопрос поставил его в недоумение, и он не знает чёткого ответа, то вскакивает из‑за парты и начинает расхаживать туда‑сюда.

Попытки удержать в этом случае Петра Алексеевича приводят только к тому, что в его голове и вовсе происходит какой‑то коллапс. Сидя он на сложные вопросы отвечать не может. Так что приходится регламентировать его проходки от угла к углу, но тем самым добиваться глубоких мыслительных процессов в голове Петра Алексеевича. Но сейчас ходить из угла в угол нельзя.

– Слова твои требуют разговора, – подсказывал дьяк из‑за ширмы.

Но… Петр проявлял своенравство.

– Я рад, что мой славный брат Ян столь печётся о судьбе исконно русских городов Киева и Смоленска. Меня также беспокоит, чтобы всё было по наряду в Белой Руси и в городах русских, коими управляет нынче брат мой, польский король, – выдал ошеломляющую речь Пётр Алексеевич.

Даже мне, настроившемуся выглядеть серьёзно и не показывать никаких эмоций, сложно было сдержать своё удивление. Что называется, научил на свою голову. Впрочем, ничего страшного Пётр и не сказал. Слова посла, который нынче в гостях и должен вести себя более скромно, звучали не менее вызывающе.

Ян Казимир Сапега опешил. Но лишь только поклонился и сделал два шага назад. Действительно, протокол предписывал обменяться лишь только словами приветствия, и больше на сегодня никаких разговоров быть не должно.

Потом подарки, причем ничего существенного. И буквально минут через десять вся делегация отправилась на банкет, пир приветственный. Тоже своего рода традиция, когда государь из своих рук подносит чашу с вином или другим напитком и предлагает послам, словно бы «выпить с дороги».

Хотя эти самые послы уже как два часа пировали в бывшей усадьбе Матвеева. Но, судя по всему, к хмельному сильно не прикладывались. Выглядели свежо и решительно.

Пришлось переместиться в трапезную и на голодный желудок (а не ел я уже часов восемь) наблюдать, как иные пьют, да и закусывают.

Понятно, что и подобное мероприятие также запротоколировано. Есть стол, где сидят, будто бы бедные родственники, послы; за соседним столом, но возвышающемся на не менее, чем метр, восседает русский государь.

К послам же подходят различные бояре, чтобы высказать своё уважение. Они с разрешительных кивков Петра Алексеевича, прикладываются к рейнскому вину.

Моя задача, как и Горы, – стоять рядом с государем по обе руки, да охранять его. И несмотря на то, что вроде бы опасности для царя сейчас никакой нет, я чётко отслеживал каждое действие: где находятся руки послов, чтобы среагировать вовремя.

Нет, я не ожидал опасности. Но если уж быть телохранителем государя, то нужно отрабатывать так, будто бы в любой момент охраняемому лицу грозит опасность. Как минимум – это тренировка бдительности.

И вот Горе она бы не помешала. Стоит и смотрит в никуда, иногда искоса посматривая на те блюда, которые подносят к столу государя, но буквально минут через пять уносят обратно, или же ставят на стол, где заседают бояре.

Я сбился со счёта, какая уже происходит смена блюд. Складывается ощущение, что еду приносят только для того, чтобы на неё посмотрели. И по правилам поведения Пётр сейчас не должен есть. Может позволить себе только какой‑нибудь небольшой ломтик мяса, но его рот должен быть всегда свободен и готов повелевать и отвечать.

В прошлой жизни мне довелось присутствовать на официальных мероприятиях у некоторых представителей правящих элит в африканских странах. И тогда мне казалось, что слишком много церемониала, когда можно было бы просто сесть и поговорить по‑человечески.

Мне не с чем было больше сравнивать и все те приёмы, на которых мне довелось побывать, сейчас кажутся вульгарной пьянкой где‑нибудь в подворотне в сравнении с аристократическим ужином.

Ничего существенного не произносили, все предметные переговоры отложены на потом. Так что я и вовсе не понимал, зачем вот всё это.

И, кстати, это самое «потом» может быть и через неделю, и через месяц. Ну уж точно не на следующий день. Так что я рассчитывал, исходя из того, что уже увидел и понял при представлении послов, поговорить и дать несколько рекомендаций Петру Алексеевичу.

По мне, так нужно более жёстко начинать вести переговоры. Причём сразу отметить, что Россия способна и готова оказать существенную поддержку и помощь империи в случае активизации боевых действий против Османской империи. За Киев и чтобы прогнуть поляков, помощь, а на самом деле решение собственных задач, должна состоятся.

Пусть бы австрийцы заглотнули наживку, подумав о том, что Речь Посполитая у них и так в союзниках, а вот заполучить Россию, и полноценно, как говориться «воевать на все деньги» – это жирный куш. Кроме того, если австрийский посол кажется мне образованным, но крайне неопытным, то вот его помощник, Таннер, должен был многое приметить.

По крайней мере, когда карета с послами проезжала мимо Спасских ворот, где стояли по стойке «смирно» стрельцы моего полка, да ещё и с облегчёнными фузеями с примкнутым штыком. В мутноватом свете я чётко видел именно лицо Таннера, который пристально рассматривал русскую гвардию.

Да, именно гвардию. Как бы ни назывались сейчас все подразделения, которыми я командую, они уже по факту стали гвардией. И нужно было бы намекнуть, чтобы их обозвали как‑нибудь «царскими стрельцами», «государевой сторожей» или иначе, но выделили бы из общей массы стрелецкого войска.

Только ближе к полуночи я вернулся домой. Была возможность переночевать в Кремле или в своей усадьбе, бывшей Хованского, но захотелось в отчий дом. Уюта, теплоты, еды нормальной, наконец. Все это я мог бы получить и в своей усадьбе. Аннушка окружила заботой и даже готовить стала лучше. Но Преображенское, пусть и близко, но не настолько, чтобы я туда мчался в ночи, тем более, что до усадьбы еще нужно было проехать.

Возможно, я словно бы чувствовав что‑то, несмотря на усталость, понукал Буяна более резво идти, переводя коня на рысь. Ехал не один, в сопровождении сразу двух десятков бойцов. Так что прохожим, будь они в такое время на улицах Москвы, могло показаться, что что‑то случилось. Суровые лица бойцов, больше из‑за усталости, говорили о решительности моего отряда. Хотя, скорее они решительно съели бы мяса с кашей и еще более решительно легли спать. День утомил в конец.

Отчий дом несколько преобразился. Степан выкупил соседние строения и теперь собирался, не без моей финансовой помощи, строить забор, перестраивать дом в терем с первым каменным этажом. Получалась целая усадьба, да и не самая бедная.

Ну да, можем себе позволить, значит, делаем. Я же не ворую, так, чтобы исключительно для себя. Да и вообще не ворую! Может, только несколько не так распределяю средства, как того от меня ждут. Ну и продвигаю Стрелецкую корпорацию, используя свой административный ресурс.

– Егор, любы мой! – чуть ли не под коня бросилась Анна, когда я въезжал на территорию двора перед отчим домом.

– Прр! – издал я звук, резко натягивая поводья. – Что ж ты под копыта лезешь? Почему здесь, отчего зареванная?

Я тут же спешился, передал уздцы подскочившему стрельцу, обнял Анну.

– Они… они… он… – всхлипывала Аннушка. – Игнат умирает, они избили его. Не ведаю, как он.

– Кто? Что произошло? – решительно спросил я, отстраняясь от Анны и уже намереваясь отдавать приказ на поиск виновного.

– Патриарх, – ошарашила меня Анна.

Мой боевой запал несколько угас. Это же каким же глупцом нужно быть, чтобы сейчас взять бойцов и ехать громить Патриаршее подворье? Или не громить? Мало ли… Свечек много, горящих материалов еще больше…

– Рассказывай всё по порядку! – сказал я, приобнял Анну, направляя её в дом. – Что с Игнатом.