Так что…

– Владыко, может не стоит? – сделал робкую попытку остановить патриарха Иннокентий. – Я придумаю, что сделать со Стрельчиным и со всем, что беспокоит тебя.

– Ты? Червь, как смеешь суневаться? – разъярился Иоаким, перекрикивая шум колес, ударяющихся о деревянные вкопанные чурбаки.

Вот оно… В Преображенском начали мостить улицы спилами, кругляшами, что отпиливают от деревьев, а после обмазывают между спилами глиной. Получается ровная и очень на вид устойчивая дорога. Кто додумался до такого простого, дешевого, но действенного метода строительства дорог? Правильно, Стрельчин.

Как можно такого человека изничтожать? А патриарх явно встал на путь войны с полковником. Тут бы спросить Стрельчина, как наладить большую доходность монастырей, кабы они платили в казну патриаршую больше денег. Полковник точно подсказал бы. Но не воевать.

Инокентий сделал себе зарубку на совести, что нужно хотя бы попытался что‑то сделать. И скорее совесть взыграла в адрес Патриарха, в меньшей степени чем Стрельчина.

Инокентий был практически уверен, что полковник и наставник Государя не простит даже и самого Патриарха, если тот будет покушаться на Аннушку. Впрочем, прежде всего Инокентия беспокоило то, что в какой‑то момент он может оказаться без своего покровителя и, по сути, работодателя – без Патриарха Московского.

– Велено не пущать! – строго отвечал стрелецкий десятник, дежуривший на въезде в село Преображенское.

Тут же спешился Архип, его десяток. Оружие не показывали, но в мыслях своих изготовились к атаке. Если прикажет патриарх, то и кровь прольется. Вот только Иоаким не допустит, чтобы в его присутствии были смерти. Наверное… Какую‑то грань он уже переступил.

– Перед тобой, хлоп, карета Государя нашего Патриарха! – взревел Архип.

Десятник поднял руку, и тут же возле него появились сразу восемь бойцов. Они наставили свои фузеи с примкнутыми штыками прямо в сторону Архипа.

Тот опешил. Уж больно суровые лица были у этих стрельцов. А уверенность в том, что именем патриарха распахиваются все двери, померкла.

– Пусти! – прорычал Архип.

– Не могу я, добрый человек, не могу, – сказал десятник.

А как же иначе, если сам Государь Пётр Алексеевич перед отъездом в Москву на встречу с имперским послом и польским посланником приказал им стоять и никого не пущать. Вот и не пущают.

– Ибо нечего тут кому‑то околачиваться, ежели самого Государя в Преображенском нет, – сказал тогда Царь.

Ну а царское слово – камень. Его не прошибёшь ничем. Или почти ничем…

Из кареты вылез сам Патриарх. Солдаты, было дело, чуть не рухнули на колени, завидев самого владыку. Да и десятник растерялся. Был бы какой боярин – так не пустил бы точно. А тут сам Патриарх.

– С чего же вы, братья мои во Христе, не пущаете меня? – смиренным голосом спрашивал владыко. – Али врага во мне увидели? Так я токмо храм поглядеть вас желаю. От слова моего пастырского отказываетесь? Благословения не желаете патриаршего?

Десятник обомлел. Если бы патриарх говорил строго и надменно, назвал бы холопом, как этот нехристь в кафтане и с саблей, – может, и не пропустил бы даже. А тут… Кабы от Государя‑Царя обиды не было. Еще вернется Петр Аляксеевич, да с Егором Ивановичем, да отчитают, обругают, накажут, что патриарха не пропустил.

Десятник растерялся, а Патриарх подошёл к стрельцам и каждого из них осенил крестным знамением. Сомнения у стрельцов улетучились. Ну как же не пропустить самого Патриарха?

Иоаким прошествовал ещё шагов пятьдесят, удивляясь поразительно ровной дороге, сложенной из кругляшей. А потом его нагнала карета. Десяток стрельцов со своим десятником оставались позади, истово крестясь. Они будто в религиозный экстаз ощутили. Благословление от самого патриарха! Так теперь жизнь пойдет. Может и детки все выживут, а не через одного помирать будут.

– В усадьбу Стрельчина! – жёстко повелел Патриарх, сменив личину.

Он посчитал, что лучше сейчас решить дело со своим обидчиком. Забрать нужно девку Анну – и тогда полковник сам приползёт на коленях, будет умолять Патриарха, чтобы тот смилостивился. А уже после патриарх прикажет настоятелю храма в Преображенском, пришлет проверку.

Гнев владыки начинал уступать место рассудку. И теперь он уже не просто хотел отомстить – Иоаким желал приручить полковника Стрельчина. Такие ушлые люди, да ещё и рядом с царём, Патриарху были нужны. Но только в том случае, если люди эти будут покорны и полностью зависимы от воли Владыки. И пока грешная девка будет в Суздальском монастыре, Стрельчин останется покорным.

Пусть бы и учил Стрельчин Петра Алексеевича, но так, как правильно, как думает патриарх. Уж точно противником всего латинянского. Иоаким подскажет обязательно, что богоугодно, а что от Лукавого.

Усадьба полковника начиналась, как заканчивались последние строения военного городка в Преображенском. А до самой усадьбы нужно было ещё проехать немного по лесной дороге через Соколиный лес. Получалось, что часть леса даже подарены Стельчину.

Патриарх прекрасно знал эти места. Ведь он неоднократно сопровождал и Алексея Михайловича, и после его сына Фёдора Алексеевича, когда те выезжали на соколиную охоту. Владыка знал, что его звали неохотно на такие мероприятия, но никогда не смели прогонять. Он же многое запрещал, стращал карами. А последние государи были набожными, слушали пастырское слово и не кривились.

Иоаким чувствовал, что времена, когда особо почитали патриархов и они были вровень с русскими царями, могут и закончиться. Если только Иоаким даст слабину, покажет, что с ним можно разговаривать с позиции силы. Если придет грешное латинянство.

– Владыко, благослови! – завидев карету патриарха на подъезде к усадьбе, наспех одевшись, к воротам выбежал Игнат.

Именно он сегодня оставался, так сказать, «на хозяйстве». Впрочем, как и всегда за последний месяц. Наступила и уже заканчивалась страда, уборка урожая, и Игнат сам не стремился покидать усадьбу.

Ранее он так и вовсе часто ходил среди полей, разговаривал с рожью, упрашивал горох быстрее созревать, как будто от этого был хоть какой‑то толк. Игнат считал, что, разговаривая с растениями, они его слышат.

Ну и пчелы. Уже восемнадцать семей, с которыми, как был убежден Игнат, он нашел общий язык и подружился. И удивительно, если в деревне поместья не было ни одного взрослого крестьянина, кого хоть раз не ужалила пчела, то Игната ни разу. А он постоянно на пасеке. Однако, наряд защитный все же одевает, когда идет выборка меда.

Патриарх благословил бывшего шута. Владыка недолюбливал Игната, помнил, какие порой шуточки тот мог произносить во время застолий. Неоднократно даже порывался приказать высечь наглеца. Вот только Алексей Михайлович, а после его сын Фёдор почитали старые обычаи, запрещающие бить за веселье.

– Дома ли грешница, что в блуде живёт с полковником? – спросил Патриарх.

Владыка был уверен, что ему тут же ответят. Привык, что паства с благоговением смотрит на своего пастыря.

– А по что она тебе, Владыко? – нерешительно, но всё‑таки спросил Игнат.

Он уже стал подозревать неладное. Если бы хотел Патриарх приехать чин по чину, так сделал бы это в любой другой момент, когда хозяин был дома. Пусть бы тогда и спрашивал с Егора Ивановича. Этот точно бы ответил – даже патриарху.

Что у Аннушки с полковником особая любовь, Игнат знал. Нет, не блуд, а любовь. Да, дядька Игнат хотел, чтобы обвенчались Егор и Анна. Вот только, и без того, живут они душа в душу. Анна же… в тягости.

Но нет посланника от родителя Анны. Было письмо, что тот прибудет, но нет. Не получалось встретится ногайскому беку со своим зятем. Калмыки неожиданно встали в Поволжье, перегородив выходы ногаям. Но вот посыльного прислать можно было.

Игнат был уверен, что Стрельчин никогда бы не позволил обидеть Анну.

– Ты от чего вопрошаешь мне? Кто есть ты, чтобы вопросы задавать⁈ – разъярился Владыка.

– Так нету Анны. Как отправилась вслед за мужем своим будущим, так и нету её, – соврал Игнат. – Два дни как уже нет.