У меня были мысли… Нет, уже готовый проект, который правда я не выложил на бумаге, по созданию службы, направленной на обеспечение государственной безопасности. Мы же элементарно не знаем достоверно, что происходит при дворах соседних с нами стран.

Как планировать внешнюю политику, если не знать о планах потенциальных врагов? Или как добиваться того же окончательного признания Киева русским, если мы не знаем, чего хочет взять за это Польша?

Да и в черту поляков с их хотелками! И так Киев – наш. Но Россия умудрилась в прошлом году подтвердить свое участие в антитурецкой коалиции. Так что нужно договариваться с поляками, если мы только не хотим, чтобы уже турки в скором времени угрожали и Киеву, и не только этому городу. Киев ­– не Вена. Уверен, что этот русский город укреплен куда как хуже австрийского.

Что, если османы не пойдут на Вену, а всем этим эпическим войском навалятся на Россию? А мы без союзников, хотя бы и таких спорных, как ляхи? Повториться история с сожжением Москвы? Разрится весь Юг, прорвут засечные черты и хлынут еще и полчаща татар? Все… Это похороны России.

Так что и сегодня я начинал подготовку людей, которые составляли бы силовое прикрытие будущей разведывательно‑охранительной организации. Диверсионная работа понятна мне, как и ее огромная значимость. А еще в этом времени к такой войне не готов ни один из наших потенциальных врагов. Так что на первых порах можно сильно испортить настроение противнику. Ну если только получится выучить людей.

– Все ли из вас понимают, что ждать буду от вас? – спрашивал я у людей. – Ещё остаётся возможность отказаться.

– И отправиться в Сибирь? – с усмешкой спросил один из трёх десятков стрельцов.

Вот он как раз‑таки отправится в Сибирь с последним поездом из стрельцов. Человек, только лишь с такой мотивацией, чтобы избежать большего наказания, мне в команде не нужен.

Остальные молчали и хмуро смотрели на меня. Создавалось впечатление, что они ждут, что прямо сейчас я им выдам какой‑то приказ. Причём несомненно этот приказ должен быть против государства. Иначе зачем же столько таинственности и такие сложности, которые я в себе создаю? Зачем они, которые бунтовали и кто ждал сурового наказания?

Да, в некотором роде я рисковал тем, что явных преступников, матёрых бунтовщиков, а некоторые из них, даже имели кровь на руках, не на плаху привёл, а на разговор. Более того, по всему было видно, что я не собираюсь их казнить. Уже как месяц эти отобранные люди только и занимались тем, что тренировались, показывали своё умение, сытно ели, сладко спали в моём небольшом, но гордом поместье.

Но тренировки были щадящими, скорее я выявлял способность этих людей развиваться, их работоспособность. Да и присматривался. Мне нужны люди со стальными нервами, стессоусточивыми… И как я просмотрел этого стрельца, который тут только ради того, чтобы не отправиться в Сибирь?

Пришло время, после отсева, знакомится уже близко, создавать команду.

– Из больше чем двух сотен я выбрал вас. Знаю, что на многих из вас есть вины за участие в Стрелецком бунте. Вы можете искупить их службой. И скажу главное: я верный слуга государя нашего Петра Алексеевича. И кто считает, что я в том не прав, то лучше вам уйти. Ибо милость, проявленная бунташным стрельцам, не станет более милостью для вас. Работать и служить придётся много, и будет сложно, – выдал я речь.

Передо мной стоял костяк тех людей, которые будут составлять мой ближний силовой блок. Мне крайне не понравилась история с убийством Афанасия Кирилловича Нарышкина. Выполнено топорно, могло бы ничего и не получиться.

Нет, самому факту смерти своего врага, человека, который ранее заказывал моё убийство, я был предельно рад. Но вот то, что вроде бы как неплохого парня, влюблённого в изнасилованную Афанасием девицу, уже завтра четвертуют, – мне не нравилось категорически.

Подобные акции должны исполнять профессионалы. И я решил таких взрастить. Да и акции в мире… Сейчас многие государства слабы тем, что они и есть монархи. Я – государство! Говорит нынешний король Франции. А если его вдруг не станет? На год, или еще больший срок, королевство будет вялым во внешней политике.

Среди осуждённых на отправку в Сибирь стрельцов я искал, не без помощи Никанора и Игнатия, нужных мне людей. Критерии были достаточно строгие. Во‑первых, они должны считаться хорошими бойцами. Никаких пузатых стрельцов в этом отряде мне не нужно было. И так в моем полку хватало пухляшей.

Во‑вторых, должны обладать определёнными морально‑этическими качествами: с одной стороны, способностью пойти на любое преступление, с другой стороны – не являться отъявленными бандитами и живодёрами. И насколько эти правила будут соблюдаться, ещё покажет время. Команды психологов, чтобы выявить личные характеристики каждого из собравшихся, у меня не было.

К слову сказать, эти люди должны быть способными не только проворачивать тёмные делишки, но и быть военными. По сути, я создавал отряд диверсантов с функциями охранников. Жандармов с военным уклоном.

Такой воинской специальности, как диверсант, в это время просто не было. Конечно, диверсионные методы войны использовались казаками, и, может быть, когда я более плотно познакомлюсь с донскими или запорожскими станичниками, я в том числе и их буду привлекать в диверсионные отряды.

Но мотивировался я тем, что раз в этом мире редкие случаи диверсионных действий противника, то эту нишу нужно срочно занимать: враг не будет подготовлен к военным действиям, и на первых порах должно быть немало шансов, чтобы нанести неприятелю существенный урон или даже сделать невозможным его сопротивление.

– Коли вопросов больше нет, то начнём учение, – сказал я, демонстративно скидывая стрелецкий кафтан.

Мы располагались в моём поместье, в которое я вернулся буквально двумя днями ранее. Даже присутствовал до этого на похоронах Афанасия Кирилловича. С каким же с интересом на меня смотрел Матвеев! Он явно думал, что это я устроил убийство одного из ярких и противоречивых представителей клана Нарышкиных.

Ну и пусть думает. Ведь все концы почищены. И тот таинственный мужик, с которым разговаривал убийца Нарышкина – конюх Митрофан, – сейчас кормит рыб в реке Яузе. И этому факту, на самом деле, я тоже не был особенно рад. Возможно, пришлось убить способного стать полезным, исполнительного, креативного человека.

– Ты! – я пальцем указал на одного из наиболее на вид рослых и сильных стрельцов. – Можешь бить меня.

Посмотрев по сторонам, будто бы выискивая поддержку, мужик хмыкнул, вышел вперёд и попробовал ударить. Вот только этот могучий, но долгий замах рукой, как оглоблей, был очевидным и давал время подумать.

Рука мужика рассекла воздух, где только что была моя голова. В это время я уже согнулся, чуть присел, и нанёс удар без замаха в живот. Боец скорчился и тут же получил коленом в голову. Нокаут.

Да, с этими людьми я церемониться не собирался. Более того, хотел показать ту жестокость, которая будет сопровождать их на протяжении всей учёбы. Возможно, из трёх десятков мне ещё треть придётся отправить‑таки последним рейсом в Сибирь, если они будут явно не выдерживать ритма тренировок.

Может такое быть, что кто‑то погибнет при обучении. Читал в будущем, что на учениях Суворова нередкими были смерти. Да и у Петра Великого на учениях десятками погибшие были. Может быть в этом времени без такой жесткости никак?

– Ты и ты! – указал я на двоих бойцов.

Они уже явно поняли, что нужно на меня нападать, так что попробовали это сделать. И даже если бы эти двое бойцов не обладали никакими навыками рукопашного боя, но при этом действовали слаженно и в команде, они имели бы реальные шансы.

Один из бойцов вырывается вперёд – тут же получает удар ногой в пах. Я делаю два шага назад, разрывая дистанцию, и остаюсь один на один со вторым стрельцом. Он явно замешкался, и я сильно, даже с некоторым ущербом для себя, бью мужика по ляжке. И мой оппонент тут же начинает прихрамывать. Простая, но неизменно эффективная «двоечка» в челюсть отправляет бойца в нокдаун.