Даже этот человек, который всё ещё жил понятиями домостроя, посчитал уместным увлечение своего сына Афанасия. Если купцы и Нарышкины могут себе позволить такую вольность тратить большие средства на приобщение к мировой культуре, то пущай. Уж всяко это по‑богатому, как ни у кого более в Москве.

Наталья Кирилловна, женщина ещё далеко не старая, то и дело засматривающаяся на иных бояр, как на мужей, бросила взгляд на могучего Геркулеса, томно вздохнула, и первая направилась в дом. Да, такого мужчину ей не увидеть. А муж, царь Алексей Михайлович был противоположностью Геркулесу, зело толстым.

Здесь, в доме, гостей встречали десять православных икон. О чём не хотел признаваться Афанасий Кириллович, половина из образов также были привезены Гильермо. Но итальянец убеждал своего мецената, что иконы эти византийские, были некогда привезены из самого Константинополя, ещё до того, как этот город был взят турками. И потому они и написаны и вкривь и вкось, что старинные.

Конечно же, опять работали мастерские в Голландии. Такие коммерческие заказы нельзя было упускать. Мазали, скорее, а не писали. Купцы торопили беспощадно.

Мало того, три иконы из тех были подарены самому патриарху. И тот осветил их, поставил на самое видное место в красном углу часовни в патриаршем подворье.

Вместе с тем, сам того не подозревая, Афанасий Кириллович обладал тремя картинами поистине великих представителей голландского возрождения, даже Рембрандта. И почему‑то именно они боярину нравились меньше всего. Он даже упрекнул Гильермо, что тот подсовывает ему какие‑то низкопробные подделки.

Ну право слово! Посмотришь на некоторые из картин, и уныние берёт. Сам же Афанасий Кириллович считал, что красота должна быть яркой, красочной, чтобы глазу сразу было за что зацепиться.

Собрание клана Нарышкиных становилось уже традиционным мероприятием. В прошлый раз они попытались собраться в Кремле, в гостином тереме, который не так давно освободили наиболее родовитые преступники – участники стрелецкого бунта.

Однако родственники царя резонно посчитали, что в Кремле могут быть люди Матвеева или других бояр. А вот Матвеева все присутствующие явно боялись. Так что и поговорить в волю не получилось. Но сам факт такого единения рода, все признали правильным.

– Доколе пужаться будем Матвеева? – открывал совет рода патриарх клана Кирилл Полиэктович. – Кто он нынче супротив нас? Государь‑то нашего роду‑племени!

И все дружно закивали головой. Именно поэтому и собрались, чтобы обсудить, как обходить некоторые препятствия, что начал чинить боярин Матвеев. Ну куда же это годится, если Артамон Сергеевич бьёт по рукам, как только кто‑то из Нарышкиных пробует залезть в казну. По рукам, которые баюкали нынешнего царя!

Почти что уже месяц прошёл, а никто из родичей не приобрёл никакого существенного поместья для себя, так по мелочи берут, правда часто. А ведь сразу после бунта не стеснялись отписывать себе даже небольшие городки. Достаточно было городок назвать деревней, и сразу можно было перевести горожан в крепостные.

– Батюшка, так не только он чинит братьям моим преграды. И убоялись бы Бога. Ведь и без того и злата, и серебра, и земли с душами христианскими у каждого есть в избытке, – как обычно проявляла сдержанность и критиковала собравшихся Наталья Кирилловна.

Царица обоснованно предполагала, что обогащаться нужно медленно. Бунт показал, что любовь Нарышкины не снискали ни у кого, ну если только не у тех, кто зависим от клана. А сейчас и вовсе происходит такое, что Петра Алексеевича, государя, начинают воспринимать не просто как нарышкинского отпрыска, а как юного, но в будущем главу своего рода.

– Моё мнение, что Матвеева потребно отлучить от казны! Нынче прознал я, что он собирается серебра дать в Преображенское ажно тридцать тысяч, – воскликнул Афанасий Кириллович, поднимая для убедительности вверх указательный палец к верху.

Все присутствующие ахнули. Каждый из них имел сундуки с серебром, где ефимок было куда как больше, чем тридцать тысяч. И всё равно такая сумма считалась просто избыточной.

– И на что же деньжища такие? – крутя головой так, что казалось, она сейчас отвалится, спросил Кирилл Полиэктович.

– А то непонятно тебе, батюшка? Кто же знает, как и куда серебро то идёт? Я сам видел, что Матвеев якшается с полковником тем, со Стрельчиным. Боярин серебро всё посылает туда полковнику, стало быть, Стрельчин Матвееву отсыпает, – тоном обличителя и обвинителя в страшных грехах говорил Афанасий Кириллович.

Конечно же, боярин мерил всех по себе. Вот он обязательно поступил бы таким образом, который только что описывал. И от этого Нарышкину было обидно, что не он проворачивает подобные схемы, как сказали бы в будущем, «отмывания бюджетных средств».

Афанасий Кириллович уже не раз пинал себя за то, что отчего‑то ненавидит полковника Стрельчина. Казалось бы, где тот раб, лишь недавно получивший дворянство, и где он, Афанасий Кириллович Нарышкин, дядька государя российского. Но никак себя не мог одернуть, тихо ненавидел и думал, как это нагадить выскочке.

Более того, Афанасий всерьёз подумал над тем, как же отравить полковника.

– А я слышал, что в Преображенское набрали много юнцов и призывают стрельцов с городовыми людьми. Новые полки готовят. И за те деньги решено новым ружьём наделять воинов, – обычно молчавший, решил возразить Лев Кириллович.

Все с негодованием посмотрели в сторону младшего представителя рода Нарышкиных. Лев Кириллович атаку принял и глаз не отвернул. Хотя ранее прогибался под мнением большинства родичей.

На самом деле Лев Кириллович не особо был падок до денег. Он, даже не входящий в Боярскую думу, считал, что Нарышкины и без того получили многое. Думал он, что главной причиной стрелецкого бунта было не желание Хованского взять корону или поставить Софью править Россией. Дыма без огня не бывает, и многие стрельцы пошли на штурм Кремля, чтобы поквитаться с обнаглевшими Нарышкиными.

– А не хочешь ли ты, Лев, отправиться в Преображенское? – удивительно для болезненного человека быстро и резко сказал Кирилл Полиэктович.

Действительно, раз такие большие деньги были отправлены в Преображенское, то нужно как минимум проконтролировать, куда они пойдут. Да и вообще, через споры и борьбу в боярской Думе родственники царя, по сути, и забыли про своего главного родича, про Петра Алексеевича.

– Матушка царица, сестрица, а когда ты была в последний раз в Преображенском? Что видела там? По здорову ли племянник мой, Пётр Алексеевич? – спрашивал Афанасий Кириллович.

Мать с ужасом для себя вдруг поняла, что уже месяц не видела своего сына. Вот ровно месяц назад Пётр Алексеевич приезжал в Москву, чтобы быть на встрече с послом Речи Посполитой. Заодно Петр справил несколько обязательных для царя церемониалов. Например, отстоял службу в соборе Василия Блаженного и провёл совместный молебен с государем‑патриархом.

А после Наталья Кирилловна и не видела сына. Все недосуг, спектаклю готовит.

– Послезавтра и отправлюсь проведать государя нашего, – решительно сказала царица.

Скоро совещание прервалось. Начинался обильный ужин. Столы ломились от различной еды, в том числе и почти экзотической. Особенно некоторым понравилась голландская селёдка. Причём понимали, что любая, или почти любая, рыба, даже речная, как стерлядь или осётр, гораздо вкуснее селёдки. Но блюдо это было словно бы глоток чего‑то неизведанного.

И каждый, кто ел костлявую селёдку, с большим напряжением сил пытался услышать некие нотки особенного вкуса. Не получалось. Но это не значило, что следующий кусок изрядно пересоленной рыбы также не будет съеден.

– А вот сие есть патат. Голланды предпочитают его есть, – указывал Афанасий Кириллович на большое блюдо, на которое было навалено изрядное количество мелкого картофеля.

Картошку помыли, сколько‑то варили, не доварили, но подали к столу. Наталья Кирилловна взяла маленькую картофелину, смело положила её в рот и начала хрустеть, при этом кривясь.