Было такое впечатление, что весьма захудалый нынче дворянский род Алёхиных недоедал, лишь только эту девочку откормить.

– Придётся принять то, что я решаю и что буду делать, – по прежнему строго высказывался я.

– А в ином разе монастырь? – спросила мама. – Отошлешь меня в обитель? Так не пужай! И сама мыслю туда уйти.

– В ином разе я стану реже себя навещать, – сказал я.

Анна уже вернулась. Конечно, я хотел бы, чтобы мы, как спокойная и нормальная семья, могли бы посидеть за столом, пообедать и поговорить. Ну ладно, Анна не имеет статуса. Но в будущем же было нормально привести девушку, познакомить с родителями…

Очень противоречило мое отношение к женщинам, которое переместилось из будущего вместе со мной, с тем, что принято в этом времени.

Я не могу просто так взять и даже в угоду матери игнорировать женщину, перед которой чувствовал свою ответственность. И мне не нравилось, что любые отношения с противоположным полом – это исключительно про женитьбу.

Одновременно со следствием я рассматривал возможные варианты женитьбы. В этом мне помогал дядька Никанор. И за время поиска той, которая бы могла мне приглянуться, одновременно и усилить мой род, я не нашёл ни одной девушки.

Не готов я связывать свою жизнь с той, которая мне категорически не нравится ни внешне, ни по характеру. Мне будет просто неуютно и неинтересно жить с забитой домостроем женщиной.

Да и кроме того, боярскую дочь мне никто не отдаст. Уже даже потому, что рождённых в сильных родах распределяют девиц ещё когда те ходить не умеют. Это я не касаюсь вопросов сословности. Еще не готовы документы, у меня нет грамоты на дворянство. Пусть уже и считаю себя дворянином. Так что наш род будет самым молодым в России. А это имеет значение.

А что касается девиц из дворянских родов, то даже и там можно было найти только лишь либо сильно молодую, либо явно не совсем приятной наружности девушку. Как правило, еще и третью‑пятую дочь побочной линии. Иные также уже распределены.

И еще один момент меня беспокоит. Так, если я возьму себе в жены девицу с сильного, пусть дворянского, не боярского, рода, то будут попытки поставить меня в подчинение. Нет… Не выйдет.

У Меньшикова, в конце‑концов, не было сильного рода за спиной. Но Светлейший сделал себе карьеру при Петре, что и князья обзавидовались. И я даже знаю немало методик Александра Даниловича, как он влиял на мнение государя. Так что в худом случае, пойду по его стопам. Не хотелось бы… Ибо там есть место разврату и пьянству. Лишь, как крайний случай использую.

И что может показаться смешным, но я вот думаю… А не познакомить ли Меньшикова с государем раньше? Гад он был, вор, плут, скотина… Но Александр Данилович во многих делах оказался отличным менеджером. Давать бы только чаще по шкодливым рукам.

Так что поиски невесты я прекращаю. А дальше будет видно.

Вторая половина дня прошла в разговорах, в обсуждении со Степаном возможностей штыка. Мой брат выразил здравую мысль, что ножевидный обоюдоострый штык может стать проблемой для солдат. Они элементарно при зарядке могут резать руки.

Сперва я подумал, что это не совсем так: доступ к стволу будет вполне свободный. Однако также подумал о том, что в суете боя, вероятно, солдаты не будут чётко и выверено заряжать свои ружья. Немного дрогнет рука – и она уже порезана. Все‑таки игольчатый штык? Вот же дилемма. И не думал, что придется столько сомневаться.

Так что будем думать. Мало того, нужно ещё и смотреть на практике. Вот сделаем и такой и сякой штык. Станем пробовать. Как работать винтовкой с примкнутым штыком, я знаю. Учили такой премудрости.

– Добре, брат, сделаем сразу четыре штыка, али даже пять. До Собакина обращусь, пущай куёт, – соглашался со мной Степан.

Как пошли рабочие разговоры с братом, так и отношения наладились. И это еще батец не знает о будущих сюрпризах. Мне нужно будет вспомнить, как выглядят, а еще лучше, так и пробовать сделать в металле и дереве, станки. В том числе и для нарезки стволов. Были такие в петровскую эпоху, точно знаю. Почему бы на лет так двадцать раньше не появиться им.

А ближе к вечеру я отправился в усадьбу Третьего стрелецкого приказа. Именно здесь и предполагалось собрание всех десятников и сотников моего полка.

Это, конечно, могло быть опрометчивым. Всё‑таки в холодной до сих пор находится Иван Андреевич Хованский. Но другого места пока нет. Да и вряд ли кто отправится смотреть, кто именно находится в узниках тюрьмы.

– Как он? Поздорову ли? – спрашивал я у Прохора.

О ком именно идёт речь уточнять не нужно. Конечно же, я интересовался Хованским.

– Даст Бог, так и на поправку пойдёт, – отвечал десятник.

Я посмотрел на Прохора суровым и требовательным взглядом.

– На поправку он пойти не должен, – сказал я.

Реакция Прохора мне понравилась. Он пожал плечами, мол как хочешь.

А зачем мне Хованский живой‑здоровый? Чтобы он мог в любой момент изменить свои показания? Разве же если Матвеев или кто иной захочет его спросить, то могу ли я отказать в этом? Нет.

По всему выходит, что мне нужно подумать, как с одной стороны всё‑таки показать доказательства живого Хованского, чтобы не обесценить его показания. И одновременно – чтобы он ничего не взболтнул лишнего.

И как именно этого добиться, я уже имею представление. Наркотики. Беленой его обкормить, чтобы, когда я покажу Хованского кому‑нибудь из бояр, Иван Андреевич не смог бы сказать ничего вразумительного и внятного. Ну и в скором времени, умер. Жестоко, понимаю. Но это вынужденная жестокость.

Я некоторое время размышлял, стоит ли мне встречаться с предводителем бунтовщиков. Посчитал, что это не так уж и обязательно. Злорадствовать и любоваться больным человеком, пусть и откровенным злодеем, не то удовольствие, которое я хотел бы испытать.

– И гляди, Прохор, чтоб никто не посмел приблизиться к холодной. Ты сам и будешь тут стоять и не пущать, – приказал я.

Выражение лица Прохора явило бурную эмоцию. Он откровенно возмущался, дважды открывал рот, но не находил слов, чтобы мне высказать всё то негодование, что испытывал. Рассчитывал, стервец, видимо, что примет участие, так сказать, в банкете.

Однако, судя по всему, и Прохор меняется – превращается во вполне адекватного офицера, с пониманием службы и долга.

А вот с кем я действительно хотел встретиться, кого вызвал к себе, так это с Игнатом. Анна обещала, что ничего не скажет своему дядьке. И тот не должен знать, что разоблачён как шпион Матвеева.

Я сидел в своём кабинете, в полковничей горнице, как между собой стрельцы называли рабочее место полковника. Ещё раз просматривал списки своего полка.

Теперь я считал, что в Первом стрелецком приказе теперь не только бойцы непосредственно моего полка. Сюда же я приписывал и тех, кто примкнул ко мне во время бунта. И с этими новыми людьми нужно было срочно решать.

Мне понравилось то, как действовал сотник Волкович с теми стрельцами, которые пошли за него. Безусловно, я не намерен далеко от себя отпускать Гору. А ведь он тоже назначен мной сотником. Больше сотни с собой привёл.

Вот и выходило, что по численному составу мой полк в полтора раза больше, чем до недавних событий. Сейчас неразбериха со стрелецкими полками такая, что если кто‑то кого‑то куда‑то перепишет или переведёт – никто ничего и не заметит. Некому и замечать.

Если так разобраться, я могу приписать своему полку кого угодно. Могу даже «вольную» выписать стрельцам. То есть отправить стрельца на свои хлеба. И пока не появился кто‑нибудь деятельный, кого поставят головой над всеми стрельцами, нужно ловить момент и действовать.

Например, теперь у меня, как у главы Следственной комиссии, находятся списки личного состава всех стрелецких полков. Что‑то сгорело, что‑то восстанавливается прямо сейчас со слов самих стрельцов. И никто не имеет больше информации, чем я сейчас.

Так что я и пользовался моментом. А ещё думал, как можно, даже не производя реформы, но уже начать реформирование стрелецких полков. По крайней мере, своего полка. И некоторые мысли на этот счёт у меня были. Жаль, что мои возможности пока не позволяют внедрять что‑то по‑настоящему прорывное.