Однако времени прошло очень много. Главный аманат, заложник, отданный во исполнение условий, брат Анны – умер. Он был старше, да и она – девушка, а не наследник власти.

Но да – её отцом, насколько могла сама Анна знать со слов Игната и самого аманата, её умершего брата, был знатный ногайский бей. По‑нашему, по‑русски, что‑то вроде князя.

Её отец некогда сходил в грабительский поход на Русь. Поход тот оказался неудачным. Ответным набегом с засечной черты русские воины ударили точечно по землям бея. Вот и пришлось ему отдавать своих детей. Земли ногайский князь не отдал, а детей – да.

– Жив ли твой батюшка? – спросил я у Анны.

– Живой… токмо…

– Договаривай! – потребовал я.

Анна заплакала, но сквозь слёзы всё‑таки рассказала:

– Меня снасильничали, когда батюшка вновь пошёл на русские земли и привёл великий полон…

Ну, а больше добиться от Анны было ничего нельзя. Она вдрызг разрыдалась. Я попытался было успокоить, но куда там…

Только и смог понять, что одну‑единственную мысль:

– И нынче я никому не нужна, порченная. А главное… я тебе не нужна… Возьми меня в свои полонянки! Уж лучше с тобой… – причитала Анна.

Наверное, если бы кто‑то был на моём месте, так и согласился б величаво на её мольбы. Да поторопился б своё право утвердить, забыв даже про раны и боль. Но то не я. Мне подобное счастье не нужно. Да и не счастье это вовсе. Если суждено, пусть будет. Но точно не после тяжелых воспоминаний.

Москва. Кремль

20 мая 1682 года

– Ваше Величество, сие нужно выучить, словно бы молитву, – сказал я, передавая Петру Алексеевичу лист бумаги, где была написана таблица умножения.

Уж и не знаю, выведена ли уже такая в этом времени. Важно другое – царь и понятия не имеет о таблице умножения. А ведь без этого невозможно осваивать арифметику.

– Скука! Не желаю я сие научать! – закапризничал государь.

– А после этого урока обязательно воспоследует история, – мотивировал я государя.

Петру история очень нравилась. Тем более, что пока не требовалось заучивать даты, учить определения. Я посчитал, что такие уж подробности государю ни к чему, учитывая, конечно, что он не так и рвался к их знанию – главное, чтобы принципы были поняты им.

Зубрить он не любил. А вот слушать, мастерить что‑то своими руками – это с превеликим удовольствием.

Так что я таким образом старался составить план занятий, чтобы Пётр Алексеевич меньше скучал. А с царскими‑то возможностями! Когда мы проходили тактики боя древних римлян, так во дворе чуть ли не целое сражение развернули, из почти четырёх десятков участников.

– Арифметику мне преподаёт Никита Моисеевич. С чего ты решил поучать меня ею? – всё же посмотрев на таблицу умножения и даже слегка ей увлёкшись, сказал государь.

Не хотелось мне ни в чём обвинять Никиту Моисеевича Зотова. Но если ребёнок десяти лет, да ещё и царь, пишет, как курица лапой, а счёту почти не обучен, как можно лестно говорить о таком наставнике?

Пётр Алексеевич крутит Зотовым, как угодно царю. И даже не царю – мальчишке. А Зотову и удобно. Жалование платят в срок и немалое. Землицы с душами христианскими Никите Моисеевичу тоже выделили.

Была бы Наталья Кирилловна, царица, падка до наук, так Петра учили бы исправно. Однако матушка государя, скорее, посмотрела бы какой спектакль, чем окунулась в процесс обучения своего сына. Сама не так уж и великого ума‑разума. Хитра в чем‑то, мудра в ином, но не образована.

А вообще мне кажется, что Петра Алексеевича не учили системно потому, что в своё время и не готовили его царствовать. Перед ним были ещё два его брата старших. И не так‑то быстро определили в Иване Алексеевиче слабоумного.

Но ничего, и в десять лет можно обучаться. Пусть это и будет весьма сложным процессом. Пётр Алексеевич уже начинает осознавать свою власть. И весьма вероятно, что может и ножкой притопнуть, кулаком прихлопнуть, да послать всех наставников лесом.

Урок арифметики прошёл под недовольное бурчание Зотова и различные проявления нетерпения от государя. Но мы всё‑таки усвоили с ним деление и умножение.

– Ну а теперь же, государь, – я хотел бы поговорить с тобой о причинах, по которым была разрушена Великая империя римлян. О Западной Римской империи, – начинал я урок истории.

Главное, чего я хотел бы добиться своими уроками от государя, – это понимание причинно‑следственных связей зарождения государства. Потом – почему эти государства вступали в период стагнации, не развивались, а только жили на былой славе. И тогда, смею надеяться, у императора получится домыслить, почему великие державы ушли в прошлое.

– Ты, Стрельчин, сказывал мне о том, что упадок нравов привёл римлян до краха их. А я вижу, что власти сильной не было поставлено, потому и в запустение пришли, – после урока, длившегося больше часа, настал момент рефлексии и закрепления материала.

Государь задавал мне вопросы, я на них обстоятельно отвечал.

– Упадок нравов, Ваше Величество, это не только когда жёны не хранят верность мужьям, но и когда мужи не желают служить своему отечеству, когда с места срываться не рвутся и на таковые приказы негодуют, чахнут над своим златом и серебром, чревоугодничают, – отвечал я.

Пётр Алексеевич никак не мог взять в толк, почему римляне в какой‑то момент просто‑напросто перестали желать защищать свою державу. И почему какие‑то там варвары смогли в итоге разрушить Великую империю.

Растёт всё же именно будущий самодержец. В уме Петра Алексеевича укоренилась мысль, что достаточно было императору приказать кого‑то казнить, кого‑то миловать, чтобы империя возродилась.

Юности присущи фантазии и излишняя самоуверенность. А ещё Петру хотелось всё упростить. Всё свести к одной мысли. Как мне кажется, это была одна из его ошибок в иной реальности. Ведь явно же недостаточно приказать, нужно ещё и проследить исполнение. И одному царю это не подвластно.

Да и хорош, умён ли был приказ – тоже проследить бы.

– А ещё в поздней Римской империи было зело мало достойных императоров, – продолжал я урок.

– И чем же они были недостойны? – интересовался Петр Алексеевич.

Вот как мальчишке объяснить и про содомию, и про инцест, и про прочие мерзости, которые бытовали при дворах многих римских императоров? Придётся. Ведь, как ни крути, а это одна из причин, почему эти императоры были всё менее эффективны. Они пали под властью своих греховных желаний.

Хм. А может, через такие уроки в Петре Алексеевиче можно будет как‑то уменьшить тягу до каждой юбки?

Впрочем, я не питаю пустых надежд на то, что такой энергичный государь вдруг после моих уроков окажется степенным и добропорядочным семьянином. Тут уж если есть природная тяга к блуду, так её никакими увещеваниями или молитвами не заткнёшь.

А только бы не вышло так, чтобы русский царь всё тянул в свои царские палаты всяких баб безродных. Анны Монс или Катьки, она же Марта, русскому отечеству не нужно. Как‑нибудь и без них справимся, в этом я был уверен.

– Ты нынче говоришь, яко мой духовник. Государь повинен образом своим быти чистым, – Пётр, чуть закатив глаза, передразнил приставленного к себе духовника.

– Государь, я частью согласен. Коли при дворе твоём блуда не будет, то меньше его станет и по всей Руси. Токмо дела державные я поставлю вперёд любого благочиния, – сказал я.

Признаться, несколько слукавил. Дело в том, что в общении с Петром Алексеевичем, да и с любым иным мальчишкой, всегда нужно применять некоторые психологические хитрости. Вот невзлюбил он своего недавно назначенного духовника отца Иллариона. И я не могу твердить, что священник хорош.

Там, впрочем, такое ощущение, что это обоюдное. Нет, заговора там нет. Однако Илларион гнёт свою линию, невзирая на мнение государя. И Петр для него вообще не авторитет, а заблудшая и строптивая душа. Понятно, что для церковного человека самое важное – это Святое писание и жития святых, как пример.