Он медленно повернулся. Гнев с его лица ушел, сменившись сложной, нечитаемой маской. Он смотрел на меня так, будто видел впервые.

— Спасибо, — произнес он наконец, и в его голосе не было ни льда, ни снисхождения. Была лишь усталая констатация факта. — Можешь идти.

Я кивнула и вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. Прислонившись к косяку, я закрыла глаза, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Я думала, что знала врага в лицо. Я думала, что готова к битве. Но я не была готова к этому. К его внезапной близости. К тому, что под маской льда все еще тлеют угли. К тому, что мое оружие — не только знание его слабостей, но и моя собственная сила, которую я сама успела забыть.

Алиса.

Не успела я отдышаться, пытаясь осмыслить взрывную близость в кабинете Егора, как дверь в приемную с силой распахнулась.

На пороге стояла она. Кристина. Я узнала ее по описанию. Высокая, с идеальной укладкой, в дорогом брендовом костюме. Ее глаза, холодные и оценивающие, мгновенно нашли меня.

— Так это и есть та самая? — ее голос, громкий и пронзительный, разрезал тишину приемной. Она сделала несколько шагов ко мне, высоко задрав подбородок. — Стерва, которая смеет ошиваться около моего жениха?

Я замерла, все еще находясь под властью предыдущих эмоций. Мозг отказывался переключаться. Я просто тупо стояла и моргала, глядя на это разгневанное кукольное лицо.

— Тетя Света все рассказала! — она выплевывала слова, не давая мне и звука вставить. — Как ты унизила Егора! Как переспала с его лучшим другом! Как разрушила ему жизнь! Кто тебе вообще позволил показаться ему на глаза?

Каждое слово било под дых, точнее и больнее любого кулака. Воздух перехватило. Я стояла, парализованная, чувствуя, как по щекам разливается жгучий румянец, а внутри все сжимается в тугой, болезненный комок.

«Что ты можешь знать?» — пронеслось в голове вихрем в ответ этой разряженной, ядовитой кукле. — «Что ты можешь понимать, маленькая Барби, проданная по сговору двух стареющих светских львиц? Ты живешь в мире, где все решают деньги и связи, а не подлые спектакли в гостиничных номерах! Тебя не подставляли. Не делали без вины виноватой. Не отнимали самого дорогого человека, ломая тебе жизнь одним махом. То, что я пережила, не пожелаю и врагу».

Беспомощность душила горло. Хотелось кричать, рвать на себе волосы, доказывать, что все было не так. Но язык не поворачивался. Он будто онемел от давней, въевшейся боли.

И тут, сквозь этот хаос обиды и ярости, как луч солнца сквозь грозовую тучу, пробилась мысль о ней. О моей Аленке.

«Самое светлое, что у меня осталось от любви — она. Моя дочка. Мое чудо. Мой лучик света, родившийся из того самого кошмара. Она — мое главное оправдание, мой щит и мой самый большой выигрыш в той подлой игре. Я выстояла тогда ради нее. И я выстою сейчас. Ради нее. Ради того, чтобы у нее была крыша над головой, еда на столе и будущее, которое я сама для нее построю. Все это — ради нее».

Это осознание не сделало меня сильнее физически. Руки все так же дрожали, а на глаза наворачивались предательские слезы. Но внутри, в самой глубине души, что-то твердо встало на место. Я была жертвой, а не преступницей. И я была матерью, сражающейся за своего ребенка.

Я не стала ничего говорить этой расфуфыренной хищнице. Я просто посмотрела на нее. И, кажется, в моем взгляде было уже не отчаяние, а что-то иное. Что-то, что заставило ее на мгновение смолкнуть. Потому что против правды, какой бы горькой она ни была, бессильны любые, даже самые нарядные, куклы.

И в этот момент дверь кабинета Егора распахнулась. На пороге стоял он сам. Его лицо было мрачным, взгляд был устремлен на Кристину.

— Что здесь происходит? — его голос прозвучал тихо, но с такой металлической холодностью, что даже Кристина вздрогнула.

И тут произошла мгновенная метаморфоза. Из разъяренной фурии она превратилась в кроткого, испуганного олененка. Ее плечи опустились, взгляд стал жалобным и невинным.

— Егорушка, милый, я просто пришла тебя проведать, — она заговорила вкрадчивым сладким голосом, делая шаг к нему. — Соскучилась...

— Мне некогда заниматься пустыми разговорами, Кристина, — он произнес ровно, отсекая любые возражения. — Тебе не пора на учебу?

Затем он перевел тяжелый взгляд на меня. И мне показалось — нет, я увидела в его глазах не просто досаду или злость. Там была грусть. Глубокая, старая, как мир, грусть.

— Алиса. Принеси мне кофе.

С этими словами он развернулся и ушел в кабинет, захлопнув дверь прямо перед носом у Кристины, которая уже открыла рот для нового жалобного послания.

Эмоциональные качели добили меня окончательно. Я стояла, чувствуя себя абсолютно выжатой и опустошенной.

Кристина медленно повернулась ко мне. Ее кукольное личико снова исказила злая гримаса.

— Что застыла, прислуга? — прошипела она так, чтобы он не услышал. — Тебе сказано — кофе. Выполняй.

И, высокомерно подняв подбородок, она выплыла из приемной, оставив после себя шлейф дорогих духов и тяжелую, отравленную атмосферу.

Ноги сами понесли меня. Но не к лифту, а в соседнюю дверь — в ту самую комнату для сотрудников с кофемашиной, о существовании которой мне «забыла» сообщить Тамара Павловна.

Мои руки дрожали, когда я ставила чашку под аппарат. Запах свежемолотого кофе немного привел меня в чувство. Потом мой взгляд упал на небольшой холодильник. Я открыла его. Внутри аккуратно стояли упаковки с соками, йогуртами и несколько изящных пирожных в кондитерских коробочках.

Не думая, почти на автомате, я взяла одно — с воздушным безе и ягодами. И поставила его на поднос рядом с чашкой дымящегося черного кофе.

Я вошла в его кабинет, не глядя на него. Сосредоточилась на том, чтобы не расплескать содержимое подноса, чтобы мои пальцы не выдали дрожи.

— Ваш кофе, Егор Александрович, — произнесла я ровным, безжизненным голосом, ставя чашку и тарелку с пирожным на край его стола.

И только тогда я рискнула поднять на него глаза. Он не смотрел на меня. Его взгляд был устремлен в окно, в серую дымку города. Его лицо было усталым и отрешенным. Таким я его еще не видела. Таким... человечным.

Он медленно повернул голову. Его взгляд скользнул по чашке, затем по пирожному. На его лице не дрогнул ни один мускул.

— Вам что-то еще будет угодно? — спросила я, готовая уже бежать отсюда, спрятаться.

Он медленно, почти машинально, взял вилку и отломил крохотный кусочек безе. Поднес ко рту. Прожевал. И снова уставился в окно.

— Нет, — наконец произнес он тихо, все так же глядя за стекло. — Можешь быть свободна.

Я вышла. И за закрытой дверью впервые за этот день позволила себе выдохнуть.

Егор.

Дверь закрылась за ней, оставив меня наедине с тишиной и дымящейся чашкой кофе. И с этим... пирожным. Безе. Легкое, воздушное, сладкое. Совершенно не в моем стиле. Я ненавижу сладкое. Но она принесла. Не просто кофе, выполняя приказ, а... это.

Я откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. И тут же вспыхнул ее образ. Не тот, что сейчас — собранный, строгий, с холодными глазами. А тот, что был пять лет назад. Смеющийся. С сияющими глазами, полными любви ко мне. Доверчивый.

Потом — резкая смена кадра. Номер отеля. Распахнутая дверь. Она, выходящая оттуда. Растрепанная, испуганная. А за ней — спящий Руслан.

Боль. Такая острая и свежая, будто это было вчера. Она впилась в ребра кинжалом, заставив сжаться. Я не позволил ей ничего объяснить. Что она могла сказать? Все было очевидно. Слишком очевидно. Я выгнал ее. Вычеркнул из жизни. Выстроил вокруг себя ледяную крепость из работы, злости и одиночества.

Одиночества... Да, именно оно было моим единственным спутником все эти годы. Ни друзей — я перестал им доверять. Ни женщин — они были либо подставными куклами моей матери, либо пустыми и неинтересными. Только работа. Бесконечная, всепоглощающая, выжигающая дотла. Я создал империю на чистой ярости и боли. И мне казалось, что так и должно быть. Что я загнал эту боль так глубоко, что она больше никогда не вырвется наружу.