Я пошла к выходу, и каждый шаг отдавался в душе как удар колокола. По лицу текли слезы, но я их не вытирала. Пусть все видят. Пусть знают, что значит быть раздавленной машиной под названием "судьба".

У дверей я обернулась. Джахангир все еще смотрел на меня, и на его лице была та же хищная улыбка, что и в тюремной камере. Он не сказал ни слова, но я прочитала в его глазах четкое послание: "Это еще не конец, малышка. Это только начало".

И я поняла, что самое страшное еще впереди.

Я вышла из зала под шепот гостей, под всхлипы Амины Ибрагимовны, под отчаянные крики Рустама. На улице был солнечный день, птицы пели, дети играли во дворе. Мир продолжал существовать, как будто ничего не произошло.

А у меня больше не было мира. Он остался в том зале, растоптанный сапогом мужчины, который решил поиграть с человеческими жизнями.

Я поймала такси и сказала водителю адрес. Мне нужно было добраться домой, запереться в квартире и подумать, что делать дальше. Как жить с этим знанием. Как смотреть Пашке в глаза.

Через пять минут наше такси заблокировали две черные машины. Из них вышли четверо мужчин в дорогих костюмах и темных очках. Водитель попытался возразить, но ему сунули в руку пачку денег, и он тут же заглох.

— Выходи, красавица, — сказал один из мужчин, открывая дверцу. — Хозяин ждет.

Хозяин? Я догадывалась, кто их хозяин. Я вышла из машины, не сопротивляясь. Зачем? Все равно от судьбы не убежишь. А моя судьба была решена в тот момент, когда Пашка сбил человека на зебре. Что меня ждет в этой жизни? Куда мне теперь идти? Как жить дальше?

Меня усадили в черный джип с тонированными стеклами и повезли в неизвестность. Последнее, что я увидела через заднее стекло — это как мое такси разворачивается и уезжает в противоположную сторону.

В сторону жизни, которая больше мне не принадлежала.

Особняк Джахангира стоял на окраине города, словно замок злого волшебника из детских сказок. Высокий кованый забор с острыми пиками, камеры наблюдения через каждые десять метров, охрана с автоматами. Крепость. Тюрьма. Место, откуда не убегают.

Где не убегают — там умирают.

Меня провели через двор, мимо фонтана с мраморными ангелочками, которые казались насмешкой над моей судьбой. Ангелы здесь не водились. Здесь водились только демоны в дорогих костюмах.

Входная дверь — массивный дуб с золотыми накладками. За ней холл размером с мою квартиру. Мраморные колонны, хрустальная люстра, персидские ковры. Богатство, нажитое кровью и болью. Деньги пахнут потом, слезами и чужими судьбами.

— Вверх, — коротко бросил один из охранников, кивнув на лестницу.

Лестница вела на второй этаж, к двустворчатой двери из красного дерева. Моя Голгофа была украшена позолотой и драгоценностями.

Дверь открылась без стука. Видимо, меня ждали.

Кабинет Джахангира был храмом власти. Огромный стол из черного дерева, кресло, больше похожее на трон, книжные полки до потолка. На стенах — картины в золотых рамах и оружие. Много оружия. Кинжалы, сабли, пистолеты. Музей смерти.

За столом сидел он.

Джахангир снял пиджак и расстегнул рубашку. Теперь были видны татуировки на его мощных руках — змеи, кресты, надписи на арабском. Каждая наколка — это история. Каждая история — это чья-то боль.

— Проходи, Людмила, — сказал он, не поднимая глаз от документов. — Садись.

В голосе не было ни злости, ни торжества. Только усталая уверенность человека, который привык получать то, что хочет. Как будто похищение людей было его повседневной работой.

Наверное, так и было.

Я осталась стоять. Последний акт неповиновения перед полной капитуляцией.

— Сказал — садись, — повторил он, и в голосе появилась сталь.

Я села в кресло напротив его стола. Кожа была мягкой, дорогой. Кресло для гостей, которые приходят сюда добровольно. Интересно, многие ли из них уходили отсюда живыми?

Джахангир отложил документы и посмотрел на меня. Те же золотисто-карие глаза, тот же пристальный взгляд. Но теперь я видела в них не только похоть. Теперь я видела расчет. Холодный, точный расчет хищника, который загнал добычу в угол.

— Снимай платье, — сказал он так же просто, как просят передать соль.

— Что?

— Ты меня прекрасно поняла. Снимай платье. Это красивое белое платье, в котором ты должна была стать моей невесткой. Символ невинности, который я трахал несколько дней назад. Ты реально думала, что после того, как ты сосала мой член ты станешь женой моего сына? Так что давай сними эту тряпку.

Слова упали между нами, как капли кислоты на открытую рану. Каждое слово жгло, разъедало остатки достоинства.

— Я не буду.

— Будешь, — он встал из-за стола и медленно обошел его. — Потому что у тебя нет выбора. У тебя вообще больше нет выбора ни в чем. Я — твой выбор. Твой единственный выбор.

Он остановился рядом с моим креслом, и я почувствовала исходящую от него энергию. Мужская сила, власть, опасность. Все то, чего не было у Рустама. То, что пугало и притягивало одновременно.

— Почему? — прошептала я. — Почему ты это делаешь?

— Потому что захотел тебя, — он провел пальцем по моей щеке, и я задрожала. — С первого взгляда. Когда ты вошла в мою камеру три дня назад. Маленькая, испуганная, но такая красивая. И я понял — эта будет моей.

— Но я… я была невестой твоего сына…

— Рустам — мальчик. Он не знает, что делать с такой женщиной, как ты. А я знаю.

Его рука легла мне на плечо, и я почувствовала, как тело предательски откликается на прикосновение. Как будто-в той камере часть меня…предательски начала принадлежать ему.

Некоторые цепи куются не из металла. Некоторые цепи куются из собственных желаний.

— Случайность, — усмехнулся он. — Твой братишка случайно сбил человека. Случайно попал к следователю, который меня знает. А тот случайно решил, что ты будешь хорошей платой за освобождение. Но знаешь что? Иногда случайности — это судьба в маскировке.

— Ты… ты убийца, — прошептала я.

— Да, — он сказал это так просто, как другие говорят о погоде. — Я убийца, бандит, мафиози. Все, что ты о таких, как я, слышала и читала. И еще хуже. Но это меня не останавливает. А тебя?

Он наклонился ко мне, и я почувствовала запах его одеколона. Тот же, что и в камере. Дорогой, мужской, с нотками кедра и кожи. Запах, который заставлял мое тело вспоминать.

— Остановись, — прошептала я.

— Не хочу, — он поцеловал меня в шею, и по телу пробежала дрожь какие мягкие у него губы и как колется аккуратная щетина провел языклм и снова поцеловал медленно жадно. — Три дня я думал только о тебе. О твоей коже, о твоих стонах, о том, как ты сжималась вокруг меня. Ты стала наркотиком, от которого нет лечения.

— Я тебе не принадлежу!

— Принадлежишь, — он выпрямился и посмотрел мне в глаза. — С того момента, как согласилась прийти ко мне в камеру. С того момента, как я вошел в тебя первым. Ты носишь мою печать, Людмила. И будешь носить всегда.

Я попыталась встать, но он мягко, но непреклонно вернул меня в кресло.

— Сиди. Мы еще не закончили разговаривать.

— О чем нам говорить? Ты разрушил мой брак! Унизил меня перед всеми!

— Я освободил тебя, — его голос стал жестче. — От жизни с мальчиком, который не знает, что такое настоящая страсть. От притворства, что ты довольна получать крошки, когда можешь получить все.

— Что все?

Он широко развел руки, показывая на роскошь кабинета.

— Это. Деньги, власть, уважение. Место рядом с мужчиной, который может дать тебе весь мир. Или уничтожить любого, кто посмеет тебя обидеть.

— За какую цену?

— За ту, которую ты уже заплатила, — он снова сел за стол. — Ты уже моя, Людмила. Рустам тебя трогал, но не менял. А я изменил. С первого раза.

Он был прав, и это было самое страшное. В его объятиях я чувствовала то, чего никогда не чувствовала с Рустамом. Животную страсть, которая пугала и пьянила. Ощущение себя женщиной, а не маленькой девочкой.