Ну, почти всегда. О том, что случилось той ночью, я не могла рассказать никому. Особенно ему. Он бы убил того урода. А потом снова сел бы. И на этот раз надолго.

— Ничего…Просто перенервничала, когда ты там сидел.

— Неее, врешь. Есть что-то еще.

Он всегда видел меня насквозь. С детства. Когда я врала маме, что не ела конфеты, а у меня шоколад был размазан по лицу — Пашка всегда выдавал меня. Не специально, просто он не умел лгать и притворяться.

— Ничего…

Всхлипнула и разревелась. Неожиданно для самой себя. Вроде держалась, держалась, а тут как прорвало. Все эмоции, которые я запирала внутри последние недели, хлынули наружу.

— Эй, ты чего, сестренка.

Прижал к себе, гладит по голове. Пах он как-то по-мужски теперь, каким-то одеколоном дешевым. Наверное, хотел произвести впечатление на девчонок из района.

— Я здесь и клянусь больше ничего не натворю.

— Паш, мне страшно…Я, кажется, не хочу замуж.

Произнесла это и сама испугалась. Впервые сказала вслух то, что крутилось в голове уже несколько дней.

— Та ладно! Посмотри на меня!

Я убрала руки от лица, а он вытер мои слезы своими большими ладонями. Когда он успел так вырасти? Еще недавно я была выше его, а теперь он нависал надо мной.

— Говорят девчонки перед свадьбой слинять хотят, как и мы пацаны. Это бывает. Сеструха, это ж твой Рустик. Давай, не ссы. Все норм будет. Он любит тебя. И чеб я там на него не гнал, он точно тебя любит.

А вот я почему-то больше не была уверена, что люблю его. Но, да, все отменить сейчас — это такой плевок в лицо и Рустаму и его матери, и всей семье.

Да и что я скажу? Что передумала? Что больше не люблю? А почему? Потому что какой-то урка показал мне, что такое настоящая страсть? Потому что теперь поцелуи Рустама кажутся пресными, а его прикосновения — слишком нежными?

Нет, я не могла так поступить. Со мной все в порядке. Это просто предсвадебная паника. Все девушки через это проходят. Я выйду замуж за Рустама, и мы будем счастливы. А про ту ночь я забуду. Обязательно забуду.

Я Рустаму так и не ответила. Завтра примерка. Платье красивое, можно сказать шикарное. Я сопротивлялась, у меня денег таких нет. Зачем настолько роскошное.

— У нашей девочки будет все самое лучшее.

Говорила моя будущая свекровь.

— Не переживай отец Рустама деньги шлет. Так что нам на все хватает. Свадьба будет роскошная. Не может же у Алхановых быть какая попало свадьба. И еще…девочка. Надо подумать…я все хочу с тобой поговорить. Это серьезно, но я понимаю, что тебе будет непросто согласиться. Сейчас у вас будет роспись. Но должна быть и наша свадьба, понимаешь. Никах. Но этого не может быть пока ты не мусульманка.

Я тогда еще ничего ей не ответила. Рустам никогда не настаивал. Мы всегда говорили только о росписи. Да и он был очень либеральным человеком.

Но теперь, когда мать заговорила об этом, я поняла, что рано или поздно этот разговор должен был состояться. Алхановы были религиозной семьей, и для них это было важно. Я же выросла в семье, где религия особой роли не играла. Мама иногда ходила в церковь, но больше по привычке, чем по убеждению.

Принять ислам… Я даже представить не могла, что это значит. Менять веру ради замужества? С одной стороны, если это просто формальность… С другой стороны, а вдруг это не формальность? Вдруг потом от меня будут требовать соблюдения каких-то правил, которые мне не подходят?

Пашка ушел к себе втыкать в смартфон, а я легла на постель и закрыла глаза. Брат подрабатывал и учился, он развозил заказы в «Габово». Я работала в пиццерии. Официанткой и училась на заочном на филфаке. Рустам иногда подкидывал денег.

Вначале я сопротивлялась, потом брала. Потому что квартиру оплачивать, учебу, а официанкой в пиццерии много не заработаешь. Я знала, что они хорошо живут. Кем там отец работает заграницей неизвестно, но у них свой дом, личный водитель, крутой джип. Амина Ибрагимовна красиво одета. В доме шикарный ремонт.

Иногда мне казалось, что я выхожу замуж не только за Рустама, но и за его образ жизни. За стабильность, которой у нас дома никогда не было. За уверенность в завтрашнем дне. И это пугало меня. Потому что получалось, что я какая-то корыстная стерва, которая идет замуж по расчету.

Хотя нет, это не так. Я действительно любила Рустама. Просто теперь эта любовь стала какой-то… размытой. Словно кто-то взял яркую картинку и залил ее водой. Все краски поблекли и расплылись.

Я повернулась на бок и посмотрела на фотографию на тумбочке. Мы с Рустамом на море прошлым летом. Я улыбаюсь в камеру, он обнимает меня сзади и целует в щеку. Мы выглядим так счастливо. Неужели всего за пару дней все могло так измениться?

Или может, ничего не изменилось? Может, я просто придумываю себе проблемы? Накручиваю на пустом месте?

Завтра примерка платья. Послезавтра — роспись. А через неделю — свадьба, если я…если соглашусь принять ислам. И я стану женой Рустама Алханова. И все будет хорошо. Обязательно будет.

Белое платье висело в шкафу как саван невинности, которой больше не существовало. Я смотрела на него и чувствовала, как желчь подкатывает к горлу. Каждая складка шелка, каждая жемчужинка на корсете — все это было ложью, красивой упаковкой для испорченного товара.

«Невеста должна быть в белом», — говорила Амина Ибрагимовна, поправляя фату. Белом… Какая издевательская ирония судьбы. Я была черной внутри, прогнившей до костей, а снаружи — невинная голубка, готовая к алтарю.

— Милочка, ты такая бледная. Волнуешься?

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. Волнуюсь… да, можно и так сказать. Когда у тебя внутри все выжжено огнем позора, а ты должна изображать счастье — это определенно можно назвать волнением.

Амина Ибрагимовна подошла ближе, взяла мои руки в свои. Теплые, мягкие ладони матери, которая никогда не узнает правду о своей будущей невестке.

— Людочка, это нормально. Я тоже волновалась перед свадьбой. Знаешь, когда я выходила замуж за отца Рустама, мне было всего семнадцать. Я его до свадьбы три раза видела, не больше. А теперь посмотри — столько лет прошло, а мы до сих пор счастливы.

Счастливы… А что она скажет, когда узнает, что ее муж десять лет провел не заграницей по работе, а в тюрьме? Что он заказывал девочек для утех? Что одной из этих девочек была его будущая невестка?

— Рустам тебя очень любит, — продолжала Амина Ибрагимовна, поправляя мою фату. — Я никогда не видела его таким счастливым. Он с девятого класса только о тебе и говорит. «Мама, Люда то, Люда се». Я уже думала, что он на ней помешается.

Помешался… Да, можно и так сказать. Рустам действительно был помешан на той девочке, которой я была раньше. До той ночи. До того момента, когда я продала себя за свободу брата.

— А помнишь, как он в десятом классе подрался с теми хулиганами, которые тебя задирали? Пришел домой весь избитый, а в глазах такой огонь. Говорит: «Мама, я за нее убью, если надо». Тогда я поняла — это серьезно.

Я помнила. Помнила, как Рустам стоял передо мной с разбитой губой и синяком под глазом, а я плакала и говорила, что не стоило драться из-за меня. А он отвечал: «Ты стоишь того, чтобы за тебя умереть».

Умереть… А что он скажет, когда узнает, что я за него убила? Убила ту девочку, которую он полюбил в девятом классе. Убила и закопала где-то глубоко внутри, а вместо нее осталась только оболочка.

— Ну что, готова? — спросила Амина Ибрагимовна, оглядывая меня критическим взглядом. — Ты прекрасна, доченька. Прямо принцесса.

Принцесса… Интересно, есть ли в сказках принцессы, которые продают себя за освобождение близких? Или все принцессы там исключительно добродетельные?

Рустам ждал меня у ЗАГСа. Стоял в новом костюме, с букетом белых роз, и улыбался так, словно я была его спасением. А я была его проклятием. Его губы тронули мою щеку, и мне захотелось выблевать душу через рот. Не потому что он противен — нет. Потому что я недостойна даже его прикосновения.