— Переодевайся, — сказал он внезапно. — Мне нужно уехать.

— Куда?

— К Амине. У нас дела.

Слово ударило меня как пощечина. Амина. Его первая жена. Женщина, которая делила с ним тридцать лет жизни.

— Надолго? — спросила я, стараясь говорить равнодушно.

— На пару часов. Может, больше.

Я кивнула, не глядя на него. Внутри все сжалось в комок, но я не дам ему увидеть свою боль.

— Понятно.

— Ты остаешься дома.

Он уже одевался, поправлял галстук перед зеркалом.

— Амина моя жена тридцать лет, — сказал он, не глядя на меня. — У нас есть дела, которые тебя не касаются.

Ревность вспыхнула в груди, как напалм. Жгучая, уничтожающая все на своем пути.

Я ничего не сказала. Молчала, сжав зубы до боли. Пусть идет к своей драгоценной Амине. Мне все равно.

Хотя это была ложь. И мы оба это знали.

Джахангир повернулся ко мне. В глазах не было ни нежности, ни понимания. Только холодная решимость.

— Ты будешь второй женой, Людмила. Запомни это. Амина была первой и останется первой. Навсегда.

Слова впились в сердце как кинжалы. Вторая жена. Второстепенная. Менее важная.

— Я понимаю, — прошептала я.

— Увидимся вечером.

Он поцеловал меня в лоб — покровительственно, как отец целует ребенка. И ушел.

А я осталась одна в этом огромном доме. В свадебном платье, которое теперь казалось саваном. И с ревностью, которая жгла изнутри как кислота.

Ревность к Амине. К женщине, которая называла меня дочкой, а теперь стала моей соперницей. К той, у которой есть права, история, тридцать лет совместной жизни.

Я ненавидела ее. Ненавидела каждой клеткой, каждым вздохом. Хотела, чтобы она исчезла, умерла, растворилась в воздухе.

И ненавидела себя за эту ненависть. За то, что ревную к жене мужчину, который меня изнасиловал. За то, что хочу быть единственной у того, кто разрушил мою жизнь.

Я стояла перед зеркалом и смотрела на свое отражение. На девушку в белом платье с бриллиантовым кольцом на пальце. На будущую вторую жену криминального авторитета.

Где была Людмила Лаврова? Студентка, которая мечтала стать учителем? Девушка, которая читала стихи и верила в любовь?

Она умерла. Вчера, во дворе, когда целовала ботинки мужчины, который разрушил ее жизнь.

А сегодня родилась новая Людмила. Которая ревнует к первой жене. Которая боится остаться одна. Которая начинает привыкать к золотой клетке.

Мне стало так одиноко, что заболела грудь. Физически заболела, как будто кто-то сжимал сердце в кулаке.

Он ушел к Амине. К женщине, которая знает его тридцать лет. Которая родила ему сына. Которая имеет права, которых у меня никогда не будет.

И я хотела эти права. Несмотря на ненависть к нему, несмотря на унижения, несмотря на все. Хотела быть первой, единственной, главной.

Хотела, чтобы он смотрел только на меня. Думал только обо мне. Желал только меня.

Как же я себя ненавидела за эти мысли. За то, что превратилась в ревнивую стерву, которая борется за внимание своего насильника.

Когда это случилось? Когда жертва превратилась в соперницу?

Привыкание к тюремщику — коварная штука. Сначала ты боишься его. Потом принимаешь. Потом начинаешь зависеть от его внимания.

А потом понимаешь, что готова убить любую, кто посмеет на него претендовать.

Я представляла, как они сейчас вместе. Как он целует ее, как касается ее кожи. Как говорит ей слова, которые еще час назад говорил мне.

И внутри все горело. Ревность пожирала меня изнутри, оставляя только пепел и ненависть.

Ненависть к Амине. К себе. К нему.

Но больше всего — к тому факту, что я не могу перестать хотеть его внимания.

Я провела остаток дня в спальне, не снимая свадебного платья. Смотрела на кольцо на пальце и думала о том, что значит быть второй женой.

Делить мужчину с другой. Ждать, когда он вернется от нее. Знать, что в его сердце есть место, куда тебе вход запрещен.

Некоторые клетки красивее других. Некоторые тюремщики добрее. Но тюрьма остается тюрьмой, даже если прутья сделаны из золота.

А самое страшное — когда понимаешь, что начинаешь любить свою тюрьму. И бояться, что тебя из нее выгонят.

Потому что снаружи теперь нет ничего. Только пустота и воспоминания о том, кем ты была раньше.

Когда Джахангир вернулся поздно вечером, я все еще сидела в свадебном платье. На его одежде был запах чужих духов. Амины.

Меня вырвало бы, если бы в желудке что-то было.

Он увидел меня и усмехнулся.

— Ждала меня?

— Нет, — солгала я. — Просто некуда было деваться.

— Врешь. Ты ревновала.

Я промолчала. Что сказать? Что да, я ревновала до безумия? Что хотела убить Амину собственными руками? Что ненавижу себя за эти чувства?

— Ревность тебе идет, — сказал он. — Делает тебя почти человечной.

Почти человечной. Как будто до этого я была вещью.

Хотя… разве не была?

Я не отвечала. Молча сидела в своем белом платье и ненавидела его, себя, Амину и весь мир.

Но больше всего я ненавидела то, что завтра снова буду ждать его возвращения.

И снова буду ревновать к каждой женщине, которая посмеет на него посмотреть.

____________

Амина пришла на следующий день.

Я сидела в гостиной и читала, когда услышала звук мотора во дворе. Подошла к окну и увидела ее — маленькую фигурку в черном платке, решительно идущую к входу.

Мое сердце бешено заколотилось. В горле пересохло так, что стало трудно дышать. Кожа покрылась мурашками, как будто по ней прошлись ледяными пальцами.

Она шла не как гостья. Шла как хозяйка, которая возвращается в свой дом.

Лейла открыла дверь, и я услышала голоса внизу. Амина говорила что-то на своем языке, тон был резкий, требовательный. Потом послышались шаги по лестнице.

Я встала, пригладила волосы, выпрямила спину. Что бы ни случилось, я не покажу ей свой страх.

Амина вошла в гостиную без стука. Выглядела она… хорошо. Ухоженно. Красиво. Совсем не как сломленная брошенная жена.

Мы смотрели друг на друга несколько секунд. Две женщины одного мужчины. Первая и вторая жена. Соперницы.

— Людмила, — сказала она спокойно. — Как дела?

— Хорошо, Амина Ибрагимовна. А у вас?

— Прекрасно. Особенно после вчерашнего вечера.

Слова ударили меня как пощечина. Вчерашний вечер. Когда он был у нее.

— Рада за вас, — ответила я, стараясь говорить ровно.

Амина усмехнулась.

— Неужели рада? А мне кажется, ты вчера плакала в подушку.

Кровь прилила к лицу. Откуда она знает? Неужели он ей рассказывал обо мне?

— Я не плакала.

— Конечно. Такие сильные девочки не плачут. Они просто ревнуют молча.

Ревность разлилась по телу горячей волной. Хотелось встать и ударить ее. Стереть эту самодовольную улыбку с лица.

— Я никому не ревную, — сказала я.

— Лжешь. Ревнуешь так, что готова меня убить.

Она была права. И мы обе это знали.

Некоторые истины не нуждаются в словах. Они написаны на лицах, в глазах, в напряжении тел готовых к драке самок.

— Зачем вы пришли? — спросила я.

— Посмотреть на соперницу. Оценить товар.

Товар. Как будто я была вещью на рынке.

— И что скажете?

Амина обошла меня кругом, изучающе глядя. Как покупатель осматривает лошадь перед покупкой.

— Молодая, — сказала она наконец. — Красивая. Глупая.

— Почему глупая?

— Потому что думаешь, что сможешь меня заменить.

Она села в кресло — МОЕ кресло, в котором я обычно читала. Села так, как будто это был ее дом.

— Ты не понимаешь, девочка, — продолжила она. — Джахангир может трахать тебя, покупать тебе тряпки, даже жениться на тебе. Но я остаюсь главной женщиной в его жизни.

Слова резали, как бритва. Каждое — точный удар в самое больное место.

— Это мой дом теперь, — сказала я.

— Твой? — Амина рассмеялась. — Глупышка. Этот дом принадлежит мне тридцать лет. Каждый камень здесь помнит мои руки.