Вечером мы вернулись домой. Наш новый дом — квартира, которую снял Рустам. Две комнаты, кухня, все чистое, уютное. Семейное гнездышко для начала новой жизни. На стенах висели наши фотографии — со школы, с института, с прогулок. Счастливые лица молодых людей, которые верили в будущее.

— Теперь мы официально семья, — сказал Рустам, обнимая меня на пороге. — Ты моя жена.

Жена… Интересно, есть ли в языке слово для женщины, которая вышла замуж обманом? Которая стоит в белом платье и думает о других мужских руках?

— Я так долго этого ждал, Люда. Так долго мечтал о том дне, когда ты станешь моей навсегда.

Навсегда — это очень долго для лжи. Особенно когда каждый день приходится смотреть в честные глаза человека, который тебя любит, и знать, что ты недостойна даже его презрения.

— Хочешь чаю? — спросил он, направляясь на кухню. — Или может, бокал вина? В честь нашей свадьбы?

— Лучше чай, — ответила я.

Алкоголь мне сейчас противопоказан. От него всплывают воспоминания, которые лучше держать под замком. Воспоминания о вкусе виски и мужских руках на моем теле.

Мы сидели на кухне, пили чай с тортом, который купила Амина Ибрагимовна. Обычная семейная идиллия. Молодожены в первый день совместной жизни. Рустам рассказывал о планах на будущее — хотел найти лучшую работу, снять квартиру побольше, может быть, через пару лет подумать о детях.

Дети… А что если у нас будут дети? Смогу ли я смотреть на них и не думать о том, какая я мать? Смогу ли воспитывать их в честности, когда сама построена из лжи?

— Люда, ты опять задумалась, — заметил Рустам. — О чем?

— О нас. О будущем.

— И какие мысли?

«Думаю о том, что я тебя обманываю. Думаю о том, что через несколько дней твой отец приедет на никах, а я понятия не имею, что он за человек. Думаю о том, что три дня назад я была под другим мужчиной и чувствовала то, чего никогда не чувствовала с тобой».

— Хорошие мысли, — соврала я. — Я просто счастлива.

Рустам начал расстегивать молнию на моем платье, и я почувствовала, как тело каменеет. Руки, губы, дыхание — все не то. Все не так, как тогда. И я ненавидела себя за то, что сравниваю. За то, что в глубине души ищу в его прикосновениях ту звериную страсть, которая была в камере.

— Ты дрожишь, — заметил он. — Боишься?

Да, боюсь. Боюсь, что ты поймешь. Боюсь, что не поймешь. Боюсь, что буду думать о нем, когда ты будешь во мне. Боюсь, что не буду.

— Немного, — прошептала я.

— Мы не торопимся. У нас вся жизнь впереди.

Вся жизнь… А что если эта жизнь — наказание? Что если счастье — это не награда за страдания, а иллюзия, которой мы сами себя обманываем?

Он целовал меня медленно, нежно, как хрупкую вещь, которая может разбиться от неосторожного движения. А я лежала и думала: «Я уже разбита. Вдребезги. Ты целуешь осколки».

Его руки гладили мою кожу с такой осторожностью, с такой любовью, что мне хотелось заплакать. Рустам боготворил меня. Он думал, что прикасается к чему-то священному. А на самом деле ласкал тело, которое три дня назад принадлежало другому.

— Ты такая красивая, — шептал он, покрывая поцелуями мою шею. — Моя жена… Моя единственная…

Единственная… Если бы ты знал, что ты не первый. Что другой мужчина уже брал меня, входил в меня, заставлял стонать от боли и… от чего-то еще. От чего-то, чего я не хочу признавать даже себе.

Когда он вошел в меня, было больно. Не физически — морально. Потому что это должно было быть прекрасно, а оказалось… пустым. Как эхо в заброшенном доме. Как память о том, чего никогда не было.

Рустам двигался осторожно, шептал, что любит меня, и я закрыла глаза, чтобы не видеть его лица. Не видеть того обожания, которого не заслуживаю.

А в голове навязчиво крутились слова того ублюдка: «Я тебя купил. Дорого». И самое страшное, что часть меня согласилась с ним. Часть меня признала: да, я продалась. Но не за деньги — за иллюзию, что могу спасти того, кого люблю.

Иногда любовь — это не свет в конце туннеля. Иногда это сам туннель, темный и бесконечный.

После Рустам лежал рядом и гладил мои волосы.

— Ты плачешь? — спросил он, заметив слезы на моих щеках.

— От счастья, — соврала я в очередной раз.

А плакала я оттого, что поняла: невинность — это не девственная плева. Это способность верить в чистоту мира. И эту способность у меня отняли навсегда.

— Люда, а почему крови не было?

Сердце подпрыгнуло к горлу, а по спине пробежал ледяной ручеек. Вот оно. Вопрос, которого я боялась больше всего.

— Не знаю, — пожала плечами, стараясь, чтобы голос звучал естественно. — Наверное, у меня просто… не у всех же есть.

— Да, я читал об этом. У некоторых девушек плева растягивается, а не рвется. Или вообще от рождения эластичная.

Он кивнул, поверив. Рустам всегда мне верил. Даже когда не стоило.

— Да, я читал об этом. Главное, что ты была только моя.

Только твоя… Если бы ты знал, милый. Если бы знал, что твоя жена провела ночь в объятиях зэка. Что она стонала под другим мужчиной и чувствовала то, чего никогда не чувствовала с тобой.

— Конечно, только твоя, — прошептала я и поцеловала его в щеку.

Ложь легла между нами, как третий в кровати. Невидимый, но всегда присутствующий.

— Знаешь, Люда, — сказал Рустам, прижимая меня к себе, — я так благодарен судьбе за то, что она свела нас. Иногда думаю: что бы я делал без тебя?

«А что бы ты делал, если бы знал правду?» — думала я, но вслух сказала:

— И я благодарна.

— Завтра начнем готовиться к никаху. Мама хочет, чтобы все было по традициям. И отец приедет… Мне так хочется, чтобы ты ему понравилась.

Отец… Тот загадочный человек, который десять лет работает заграницей. Интересно, строгий ли он? Как отнесется к тому, что сын женился на русской девочке?

— А он не против того, что я не мусульманка?

— Нет, что ты. Он современный человек. Да и мама сказала, что если ты не хочешь можно не принимать ислам. Она посоветовалась с имамом.

Мы заснули в обнимку, и мне снился сон. Я стояла в белом платье посреди пустыни, а вокруг кружили вороны. Они кричали одно и то же слово: «Шлюха, шлюха, шлюха». А я пыталась сорвать с себя платье, но оно не снималось. Как будто приросло к коже.

Проснулась среди ночи в холодном поту. Рустам спал рядом, такой мирный, такой доверчивый. А я лежала и думала о том, что скоро будет никах. Религиозная церемония, которая сделает наш брак священным в глазах его семьи.

И на никах будет его отец. Тот самый мужчина, который десять лет работает за границей и которого я никогда не видела.

Интересно, какой он? Похож ли на сына? И понравлюсь ли я ему?

Тогда я еще не знала, что некоторые вопросы лучше не задавать судьбе. Потому что она любит отвечать на них самым жестоким способом.

Я повернулась к Рустаму и прижалась к его теплой спине. Завтра будет новый день. День, на который я буду шаг ближе к никаху. К встрече с человеком, который, возможно, изменит все.

Но пока я просто лежала рядом со своим мужем и пыталась поверить, что заслуживаю хотя бы крупицу того счастья, которое он мне дает.

Иногда самообман — это единственное, что позволяет выжить. Особенно когда правда может убить не только тебя, но и тех, кого ты любишь.

За окном брезжил рассвет, а в моей душе продолжалась ночь. Долгая, темная ночь, которой не видно конца.

Зал для никаха был украшен как для царской свадьбы. Белые и золотые ткани струились с потолка, живые розы источали дурманящий аромат, а хрустальные люстры отбрасывали тысячи солнечных зайчиков на лица гостей. Все было идеально. Все было прекрасно.

И все было обречено на провал.

Я сидела в отдельной комнате для невесты, облаченная в изумрудное платье с золотой вышивкой — традиционный наряд для никаха. Амина Ибрагимовна выбрала его сама, говорила, что это цвет надежды и процветания. Надежды… Если бы она знала, на что я надеюсь на самом деле.