— Кажется, разгорелось…

Прикрыв дверцу, он встает и, потеснив меня у стола, достает из пакета бутылку с кагором.

— Бокалы давай, греться будем, — покосившись, сдергивает в горлышка этикетку.

— Бокалы? — удивленно переспрашиваю, подходя к буфету. — Ты выпить решил? А как за руль сядешь?

Достаю два граненых стакана, нюхаю, дую внутрь каждого и, на всякий пожарный, протираю их вытянутым рукавом свитера.

— Сегодня не поеду уже.

Взяв бутылку, Максим довольно долго вращает ее через горлышко в одном направлении, потом всего несколько раз в другом, после чего ставит на стол и без всяких усилий вталкивает в бутылку пробку одним пальцем.

И, если бы он хотел произвести на меня впечатление, то у него бы это получилось.

— Подожди… — поднимаю взгляд на его лицо. — Как это… сегодня не поедешь? В смысле?

— В смысле, я тебя не брошу одну в этом деревенском квесте. Это не обсуждается.

Я ставлю стаканы на стол, поправляя рукав, и снова кутаюсь в одеяло, бормоча при этом:

— Я не беспомощная.

— Разумеется, нет, — проговаривает Макс, разливая крепленое. — Завтра вместе поедем, — протягивает мне стакан.

— Потапов, да что ты мной распоряжаешься? — принимаю напиток и принюхиваюсь к яркому аромату.

— Я не распоряжаюсь, я беспокоюсь, — снисходительно поправляет Макс. — Сегодня Сашкина годовщина, и тебе приспичило приехать сюда…

Он умолкает, но его острожный тон и опасливый взгляд говорят сами за себя. В печи все громче трещат дрова и гудеть начинает. В образовавшейся тишине я и спрашиваю:

— И? На что ты намекаешь? — хочу понять, что у него в голове.

— Да ни на что, Мань, — Максим с виноватым видом покручивает в пальцах стакан.

— Нет. Ты что-то же предполагаешь, — настырно смотрю на него. — Как и с деньгами… Опять сделал неутешительные выводы, да?

— Братан… — Улыбнувшись, Макс тянется, чтобы обнять мою завернутую в одеяло фигуру. — Мань, я ничего плохого про тебя не думаю. Веришь мне? — ощутимо прижимает меня к себе, обхватив ладонью за плечо. Я киваю. Конечно же я ему верю. — Вот и все. Давай для согрева.

Он тянет ко мне стакан, но я поспешно отвожу свой.

— Нет, не для согрева, — даю понять, что мы должны Сашку помянуть.

Макс кивает.

Не чокаясь, выпиваем все до дна. Я морщусь от крепости терпкого сладкого напитка. В горле и груди сразу теплее становится, чего не скажешь про ноги. Пальцев уже не чувствую.

И, заметив, как я пританцовываю, Потапов берет стул, ведет меня к печке, усаживает и пледом с дивна сверху оборачивает, как кулёму. А мне так холодно, что я уже хоть во что готова завернуться.

— Грейся. За печкой пригляди, чтобы не погасло. Если что, зови.

— А ты куда? — оглядываюсь на дверь, в направлении которой шагает Макс.

— Дрова рубить, — отвечает от так, словно это какое-то обычное для него занятие.

Минут через двадцать непосредственно возле печи становится ощутимо теплее. Щеки горят. Я снимаю с себя плед, доливаю в стакан вина — в таком виде и встречаю Потапова: окосевшая и краснолицая.

— Замерз? — обращаюсь к нему с полупьяной интонацией.

И ничего понять не могу. Макс же с мороза зашел, а на нем парка расстегнута, лицо тоже все красное.

Он бросает возле моих ног новую охапку поленьев и, тяжело дыша, сообщает:

— Ага, какой там… Мокрый, как мышь… Жесть. Как после тренажерки.

— Фитнес-клуб «Лебединое» к вашим услугам.

— Кроме вина попить ты вообще ничего не взяла, да?

— Ой… — отхлебываю из стакана.

— Ладно, я тогда за водой поехал. И кошку твою уже можно заносить, пока она мне салон не обгадила.

— Это кот. Он мужчина. Джентльмен. И он не гадит, — возмущенно отражаю, вставая со стула.

Поржав надо мной, Макс на большой пластиковый бидон указывает и взглядом просит, чтобы я проверила, что там:

— Вот это что за емкость?

Выполняю. Откручиваю синюю крышку и заглядываю внутрь.

Макароны. Сахар. Мука…

— Тут провизия какая-то.

— От мышей, наверное, убрали, — предполагает Макс и распоряжается: — Давай в шкаф пока уберем. С ведрами не прикол ходить. Сюда воду наберу.

Я пьяно киваю, и вместе мы довольно быстро освобождаем бидон. Пока Макс заворачивает крышку, обращаю внимание на его светлую парку, она вся в каких-то березовых ошметках.

— Ты куртку перепачкал, — подойдя, начинаю ее отряхивать. — Жалко. Новая же?

— Да брось, Мань.

— Нет, погоди.

Полная решимости я подхожу к вешалке у двери, снимаю с нее более подходящую случаю верхнюю одежду и протягиваю Потапову со словами:

— Оригинальный бренд. Ив-Сен Ватник. Зимняя коллекция.

— Шикардос, — смеется Макс, стягивая парку.

Облачившись в новое одеяние, вешает куртку на крючок и забирает бидон.

Я отхлебываю вино и смеюсь на всю избушку, представляя Потапова.

Черный крузак и фуфайка — забавная дисгармония. Но Максу все очень идет: и крузак, и фуфайка…

Только в честь чего я об этом думаю?

Потому что я уже поддатая. Да. Точно. Именно поэтому.

А еще мне жарко становится.

Избавляюсь от одеяла и из куколки превращаюсь… не, не в бабочку, увы… в пьяную муху. То ли доза вина какая-то сонная, то ли все дело в том, что я так быстро согрелась, но я еле шевелюсь, пока включаю холодильник, советский, раритетный, но работающий — «Юрюзань», куда закидываю часть продуктов. Потом, вооружившись, старым гусиным крылышком, выметаю к порогу снег, который Макс со двора натаскал, и даже отыскиваю за печкой две разноцветные дорожки. Половики стелю, затем вытираю влажными салфетками клеенку на столе и все остальные горизонтальные поверхности. И к очередному возвращению Макса успеваю прикончить еще четверть стакана.

После сладкого вина пить ужасно хочется, и я с жадностью выпиваю половину ковшика.

— Ледяная! А какая вкусная! — нахваливаю колодезную воду.

— Не пей много, заболеешь, — ругается Макс. А сам ковш забирает и допивает за мной. — Чайник ставь давай, — тяжело дыша, еще зачерпывает. — Я пойду ставни открою, а то у меня стремное ощущение, как в землянке сидим. Дышать темно.

Он снова уходит по делам, с которыми я, понятия не имею, как бы справилась сама, и чего бы мне это стоило — тоже не знаю.

Ведь Потапов один все переделал, а я только напилась. Хороша Маша.

Чтобы реабилитироваться, кипячу чайник, наливаю в умывальник за шторкой воду, Вусе туда же толчок ставлю. Посадив кота в лоток с напутствием сосредоточиться и подумать немного о бренном, мою руки и пару тарелок ополаскиваю. Куда потом нарезаю сыр и все остальное богатство раскладываю.

Вместе с половиками за печкой лежали валенки: большие и очень-очень большие.

Переобуваюсь в те, что поменьше, показываю Вусе, где корм, и оставляю его в покое — изучать наше новое временное жилище.

Тем временем, Макс впускает свет в последнее окно.

Без ставень в доме сразу светлее становится несмотря на вечерние сумерки.

Домой Максим с очередной партией поленьев приходит. Снимает фуфайку, шапку и, явно заметив, что я тут прибралась, разувается возле порога.

— Валенки надень, — показываю на те, куда меня целиком можно засунуть. — Ну или тапки. Пол ледяной, — подхожу, чтобы поставить перед Потаповым дядины тапочки.

— Спасибо, Мань, — улыбнувшись, он толкает ноги в тапки. — А где умыться можно? И есть, во что переодеться?

— Вот тут, — за цветную шторку его завожу. Пока Максим умывается, роюсь в шкафу, где отыскиваю полотенце, синюю полосатую футболку и байковую рубашку в клетку, какие деды носят.

Нюхаю. Вроде, все чистое.

— Бодрит, да? — заглядываю за шторку, где тихо матерится Потапов, умываясь ледяной водой. — Ой…

Смущенно замираю, увидев, что из одежды на нем только штаны.

— Не то слово, — надвигаясь, Макс зачем-то тянется ко мне. И я соображаю — за полотенцем. — Как заново родился.

— Вот… — попятившись, передаю ему одежду. — Это дядино… Все, что нашла.

— Годится… — покинув санузел, Макс натягивает футболку, рубашку надевает и садится за стол. — Чаем меня напоишь, хозяйка?