Она замерла на лестнице, сжимая в руках кипу бумаг.

Её глаза округляются, и на лице читается смесь эмоций — шок, радость, тревога.

— Вы… вы вернулись…

— Не сейчас, Кайли, — ровно произносит Аслан, даже не взглянув на неё.

— Ей нужно поговорить с отцом.

Слова звучат, как приговор Кайли сжимает губы, её пальцы крепче стискивают бумаги.

Она хочет сказать что-то ещё. Но не решается. Просто кивает, опуская глаза.

Кабинет всё такой же.

Тёмное дерево, массивный стол, приглушённый свет от настольной лампы. Запах кожаных переплётов книг смешивается с терпкими нотами мужского парфюма.

Стоит ко мне спиной, безупречно выглаженный костюм, волосы чётко уложены, каждая деталь идеальна.

Как всегда, он излучает власть. Его движения исполнены решимости. Он даже не оборачивается, когда я вхожу в комнату.

— С возвращением домой, дочь.

Спокойно. Как будто ничего не случилось. Как будто я не сбежала пять лет назад.

Как будто он не прислал за мной людей, чтобы меня вернуть.

Аслан толкает меня к стулу. Не грубо, но достаточно настойчиво, чтобы не возникало вопросов, у кого здесь власть. Сжимаю зубы, садясь, спина ровная, взгляд твёрдый.

Аслан отходит к дверям, становясь по стойке — не охранником, но непоколебимой стеной между мной и свободой.

Я в ловушке. И мой отец знает это.

Отец садится напротив, движения размеренные, уверенные. Ведёт себя так, словно всё уже решено.

— Жаль, что без волчонка. — опирается локтями на подлокотники, взгляд цепляется за мой, как когти за плоть. — Но ничего, это поправимо.

Я не двигаюсь. Не позволяю себе дёрнуться, не позволяю показать, что внутри меня сжимается холодный страх.

— Повзрослела, — голос ровный, хлёсткий, словно сталь. — Но всё ещё щенок, которого нужно воспитывать.

Мои пальцы сжимаются в кулаки.

— Перестань. Мне не пять лет, - Слова срываются быстрее, чем я успеваю их обдумать.

Ахмет медленно наклоняется вперёд.

— А ведёшь себя так, будто пять, - Тон острый, как кинжал.

Я узнаю эту интонацию. Он не сердится. Ему даже не нужно повышать голос.

— Ты, кажется, забыла, чья ты дочь, — говорит , и каждое слово вонзается в меня, словно иглы.

Понимаю, чего он хочет. Ждёт, что я начну сомневаться. Но не получит.

Выпрямляюсь, не отводя взгляда.

— Нет, отец, — произношу уверенно и чётко. — Я хорошо помню, кто ты.

Мгновение тишины.Густой, давящей. Потом он улыбается. Но в этой улыбке нет тепла. Только холодное, хищное одобрение.

— Хорошо.

Откидывается на спинку кресла, взгляд изучающий, оценивающий. Смотрит на меня не как на дочь, а как на провалившийся проект, на ошибку, которую нужно исправить.

— Я дал тебе всё. — голос остаётся ровным, но в нём слышится сталь. — Лучшее образование. Лучших наставников. Лучшие условия. Тебя готовили быть частью этой семьи, частью нашей силы. А ты что сделала? Убежала, как глупый щенок, который решил, что мир снаружи безопаснее.

Я не отвечаю. Не потому, что мне нечего сказать. А потому, что знаю — он не закончил.

— И ради чего? — наклоняется вперёд. — Ради жизни в бегах? Ради того, чтобы сидеть в чужой стае, словно заблудшая волчица, с выводком на руках?

Делает паузу, ожидая хоть какой-то реакции.

Я не моргаю. Не показываю слабости. Но внутри волчица сжимается, готовая к рывку.

— Ты разочаровала меня, Амели.

Эти слова произносит не громко, без угрозы, но от них становится холодно.

— Ты не просто ушла. Ты перечеркнула всё, чему тебя учили. Предала свою кровь.

Сжимаю челюсти.

— Посмотри на себя, Амели. — Его голос спокоен, но от этого только хуже. — На кого ты стала похожа?

Волчица внутри тихо рычит.

— Тощая. Растрепанная. Загнанная. — делает жест рукой, будто стряхивает пыль. — Про запах чужого волка на тебе я вообще промолчу.

Я сжимаю кулаки, удерживая дыхание ровным.

— Отец, — я говорю тихо, но твёрдо, — я выбрала себе волка.

Отмахивается, словно мои слова — нечто незначительное.

— Помолчи. Я не закончил.

Голос без тени эмоций. Это не просьба. Это приказ.

Я вжимаюсь в спинку стула, заставляя себя не смотреть вниз

Отец устало потирает висок, его лицо кажется спокойным. Это не смирение. Это разочарование, тщательно скрытое за внешней невозмутимостью.

— Утащила с собой сестру, — произносит ровно, словно констатируя факт.

Сжимаю зубы, но всё же отвечаю:

— Она сама так решила. Ей так же не нужен был навязанный брак.

Отец тихо вздыхает.

— Ты правда думала, что я не знал, где ты?

Мои пальцы рефлекторно сжимаются в кулаки.

— Два года ты бегала, — голос по-прежнему ровный, но теперь в нём слышится стальная нота. — Я знал о каждом твоем шаге.

В груди неприятно сжимается, но не позволяю себе подать виду. Он усмехается, будто читает каждую эмоцию на моем лице.

— Когда ты скрывалась в лесах, питалась тем, что удавалось добыть, я знал.

Глаза вспыхивают холодным блеском.

— Когда ты жила в дешёвых квартирах, боясь показать лицо, я знал. Тон становится ниже, почти приглушённым, но от этого только страшнее.

— Когда ты наконец добралась до города, устроилась в обычную жизнь, я знал.

Каждое его слово бьёт, как удар.

— Когда ты забеременела.

Воздух застывает.

— Я. Знал. Тишина обволакивает, словно сковывая меня изнутри.

Отец выпрямляется, лицо его бесстрастное, отточенное годами власти и контроля.

— Я позволил тебе поиграть в свободу, Амели.

Он смотрит прямо мне в глаза, давит этим взглядом.

— Я ждал. Ждал, когда ты поймёшь, что это было не твоё решение. Что ты совершила ошибку.

Грудь сжимается от злости.

— Ошибка? — выдыхаю, чувствуя, как пальцы дрожат от напряжения. — Мой сын — это ошибка?

Отец опускает взгляд, перекатывает кольцо на пальце, затем снова смотрит на меня.

— Нет.

Пауза. Каждое его слово медленно оседает в воздухе, отравляя его.

— Ошибкой было думать, что ты можешь скрыть его от меня.

К горлу подкатывает комок.

— Ты устал от моих «игр»? — говорю тихо, но в голосе сталь.

Его губы дёргаются в ухмылке.

— Я устал, Амели. Устал ждать, пока ты поумнеешь. Пока ты вспомнишь, кто ты.

Он делает лёгкий жест рукой.

Дверь за моей спиной тихо открывается.

Я замерла. Этот голос я помню.

Слишком хорошо.

— Амели.

Я поворачиваю голову и встречаюсь взглядом с человеком, от которого сбежала.

Тот, кому меня обещали.Тот, кто теперь стоит здесь. Рамиэль.

— А ты не сильно изменилась, — голос Рамиэля ровный, наполненный надменной уверенностью. Он двигается медленно, шаг за шагом, словно смакуя момент. Затем чуть прищуривается, втягивая воздух, и уголки его губ дрожат в призрачной ухмылке. — Но думаю, твои прогулки не слишком тебя изменили.

Невольно напрягаюсь, тело откликается инстинктивно — волчица внутри вскидывает голову, шерсть встаёт дыбом. Готовность бежать или драться.

— Что тебе здесь нужно? — рычу в ответ, не двигаясь с места.

Рамиэль качает головой, как учитель, терпеливо выслушивающий глупого ученика.

— Я здесь по приглашению твоего отца и только, — тон ровный, снисходительный, он даже не замечает вызова в моём голосе. Надменный взгляд скользит по мне с головы до ног, изучающий, оценивающий.

— Но я надеюсь, что скоро ты переедешь ко мне в качестве моей супруги.

Меня передёргивает.

— Нет. — Голос звучит твёрдо, почти слишком резко. — У меня уже есть муж и сын от него.

Едва успеваю закончить фразу, как в воздухе со свистом рассекается его рука.

Хлёсткая пощёчина обжигает щёку.

От удара меня заносит в сторону, дыхание сбивается, но я удерживаюсь на ногах, лишь сжимаю кулаки до боли в пальцах.

— Я не потерплю неуважения, Амели, — голос Рамиэля остаётся таким же ровным, будто он просто поправил манжеты.