«Перешагни, перескочи…» Перешагни, перескочи, Перелети, пере – что хочешь — Но вырвись: камнем из пращи, Звездой, сорвавшейся в ночи… Сам затерял – теперь ищи… Бог знает, что себе бормочешь, Ища пенсне или ключи. Весна 1921, 11 января 1922 «Нет ничего прекрасней и привольней…»
Нет ничего прекрасней и привольней, Чем навсегда с возлюбленной расстаться И выйти из вокзала одному. По – новому тогда перед тобою Дворцы венецианские предстанут. Помедли на ступенях, а потом Сядь в гондолу. К Риальто подплывая, Вдохни свободно запах рыбы, масла Прогорклого и овощей лежалых И вспомни без раскаянья, что поезд Уж Мэстре, вероятно, миновал. Потом зайди в лавчонку banco lotto [2], Поставь на семь, четырнадцать и сорок, Пройдись по Мерчерии, пообедай С бутылкою «Вальполичелла». В девять Переоденься, и явись на Пьяцце, И под финал волшебной увертюры «Тангейзера» – подумай: «Уж теперь Она проехала Понтеббу». Как привольно! На сердце и свежо и горьковато. 1925–1926 Вадим Шершеневич Жернова любви Серые зерна молотим и бьем Тяжелой и пыльною палкой, В печке нечищенной пламем томим, Чтоб насытиться белою булкой. Грязную тряпку на клочья и в чан Рычагам на потеху, – и что же? Выползает из брюха проворных машин Белоснежной бумагой наружу. Так мне нужно пройти через зубья судьбы И в крапиве ожгучей разуться, Чтобы вновь обеленным увидеть себя И чтоб нежным тебе показаться. 1923 «О царица поцелуев!..» О царица поцелуев! Ложе брачное цветами Украшай в восторге пьяном и не думай о грядущем! Шкуры львов и пестрых тигров пусть расстелятся пред нами. Будь, как Солнце, ярким светом и, как Солнце, будь зовущей! О принцесса дремных сказок! Тьму лесов наполни песней, Созови из вод русалок, кликни дремлющего Пана. Будь, как влага ранним утром, легче, тоньше, бестелесней, Будь летучею росою или дымкою тумана! О богиня строк певучих! Из темниц веков старинных Пробуди напевы, звоны, сочетанье зыбких линий, Будь звончей сонетов нежных – и прекрасных, и невинных, Будь сама собой, о Сольвейг, лучезарною богиней! 1911 Последнее слово обвиняемого Не потому, что себя разменял я на сто пятачков Иль, что вместо души обхожусь одной кашицей рубленой, — В сотый раз я пишу о цвете зрачков И о ласках мною возлюбленной. Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет, На лысину бы заслужил лавровые веники, Но разве заниматься логарифмами бед Дело такого, как я, священника? Говорят, что когда – то заезжий фигляр, Фокусник уличный, в церковь зайдя освященную, Захотел словами жарче угля Помолиться, упав перед Мадонною. Но молитвам не был обучен шутник, Он знал только фокусы, знал только арийки, И перед краюхой иконы поник И горячо стал кидать свои шарики. И этим проворством приученных рук, Которым смешил он в провинции девочек, Рассказал невозможную тысячу мук, Истерзавшую сердце у неуча. Точно так же и я… мне до рези в желудке противно Писать, что кружится земля и поет, как комар. Нет, уж лучше перед вами шариком сердца наивно Будет молиться влюбленный фигляр. Август 1918 Принцип звука минус образ Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый, В какую-нибудь молоденькую худощавую дрянь И натвердит ей, бренча гитарой, Слова простые и запыленные, как герань. Влюбится профессор, в очках, плешеватый, Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов, И любовь в старинном переплете цитаты Поднесет растерявшейся с букетом цветов. Влюбится поэт и хвастает: «Выграню Ваше имя солнцами по лазури я!» Ну, а если все слова любви заиграны Будто вальс «На сопках Манчжурии»?! Хочется придумать для любви не слова, а вздох малый, Нежный, как пушок у лебедя под крылом, А дураки назовут декадентом, пожалуй, И футуристом – написавший критический том! Им ли поверить, что в синий, Синий, Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли, Лебедь не по – лебяжьи твердит о любви лебедине, А на чужом языке (стрекозы или цапли). Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная, Как расскажу словами людскими Про твои поцелуи необычайные И про твое невозможное имя?! Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая, Через май за полдень любовь не устанет расти, И вместо прискучившего: «Я люблю тебя, дорогая!» — Прокричу: «Пинь – пинь – ти – ти – ти!» Это демон, крестя меня миру на муки, Человечьему сердцу дал лишь людские слова, Не поймет даже та, которой губ тяну я руки Мое простое: «Дэ – сэ – фиоррррр – эй – ва!» Осталось придумывать небывалые созвучья, Малярною кистью вычерчивать профиль тонкий лица И душу, хотящую крика, измучить Невозможностью крикнуть о любви до конца! Март 1918 |
