«Зазвени, затруби, карусель…» Зазвени, затруби, карусель, Закружись по широкому кругу. Хорошо в колеснице вдвоем Пролетать, улыбаясь друг другу. Обвевает сквозным холодком Полосатая ткань балдахина. Барабанная слышится трель, Всё быстрее бежит карусель. «Поцелуйте меня, синьорина». И с улыбкой царевна в ответ: «Не хочу, не люблю, не надейся…» – «Не полюбишь меня?» – «Никогда». Ну – кружись в карусели и смейся. В колеснице на спинке звезда Намалевана красным и синим. Мне не страшен, царевна, о нет, Твой жестокий, веселый ответ: Всё равно мы друг друга не минем. И звенит, и трубит карусель, Закрутясь по заветному кругу. Ну, не надо об этом. Забудь — И опять улыбнемся друг другу. Неизменен вертящийся путь, Колыхается ткань балдахина. <1911> «В беседе хладной, повседневной…»
В беседе хладной, повседневной Сойтись нам нынче суждено. Как было б горько и смешно Теперь назвать тебя царевной! Увы! Стареем, добрый друг, И мир не тот, и мы другие, И невозможно вспомнить вслух Про ночи звездной Лигурии… А между тем в каморке тесной, Быть может, в этот час ночной Читает юноша безвестный Стихи, внушенные тобой. 13 июня 1920 «Вот в этом палаццо жила Дездемона…» «Вот в этом палаццо жила Дездемона…» Все это неправда, но стыдно смеяться. Смотри, как стоят за колонной колонна Вот в этом палаццо. Вдали затихает вечерняя Пьяцца, Беззвучно вращается свод небосклона, Расшитый звездами, как шапка паяца. Минувшее – мальчик, упавший с балкона… Того, что настанет, не нужно касаться… Быть может, и правда – жила Дездемона Вот в этом палаццо?.. 5 мая 1914 Дождь Я рад всему: что город вымок, Что крыши, пыльные вчера, Сегодня, ясным шелком лоснясь, Свергают струи серебра. Я рад, что страсть моя иссякла. Смотрю с улыбкой из окна, Как быстро ты проходишь мимо По скользкой улице, одна. Я рад, что дождь пошел сильнее И что, в чужой подъезд зайдя, Ты опрокинешь зонтик мокрый И отряхнешься от дождя. Я рад, что ты меня забыла, Что, выйдя из того крыльца, Ты на окно мое не взглянешь, Не вскинешь на меня лица. Я рад, что ты проходишь мимо, Что ты мне все – таки видна, Что так прекрасно и невинно Проходит страстная весна. 7 апреля 1908, Москва «Леди долго руки мыла…» Леди долго руки мыла, Леди крепко руки тёрла. Эта леди не забыла Окровавленного горла. Леди, леди! Вы как птица Бьётесь на бессонном ложе. Триста лет уж вам не спится — Мне лет шесть не спится тоже. 1921 «Ищи меня в сквозном весеннем свете…» Ищи меня в сквозном весеннем свете. Я весь – как взмах неощутимых крыл, Я звук, я вздох, я зайчик на паркете, Я легче зайчика: он – вот, он есть, я был. Но, вечный друг, меж нами нет разлуки! Услышь, я здесь. Касаются меня Твои живые, трепетные руки, Простёртые в текучий пламень дня. Помедли так. Закрой, как бы случайно, Глаза. Ещё одно усилье для меня — И на концах дрожащих пальцев, тайно, Быть может, вспыхну кисточкой огня. 20 декабря 1917–3 января 1918 На грибном рынке Бьется ветер в моей пелеринке… Нет, не скрыть нам, что мы влюблены: Долго, долго стоим, склонены Над мимозами в тесной корзинке. Нет, не скрыть нам, что мы влюблены! Это ясно из нашей заминки Над мимозами в тесной корзинке — Под фисташковым небом весны. Это ясно из нашей заминки, Из того, что надежды и сны Под фисташковым небом весны Расцвели, как сводные картинки… Из того, что надежды и сны На таком прозаическом рынке Расцвели, как сводные картинки, — Всем понятно, что мы влюблены! 18–19 февраля 1917 Перед зеркалом Nel mezzo del cammin di nostra vita[1]
Я, я, я! Что за дикое слово! Неужели вон тот – это я? Разве мама любила такого, Желто – серого, полуседого И всезнающего, как змея? Разве мальчик, в Останкине летом Танцевавший на дачных балах, — Это я, тот, кто каждым ответом Желторотым внушает поэтам Отвращение, злобу и страх? Разве тот, кто в полночные споры Всю мальчишечью вкладывал прыть, — Это я, тот же самый, который На трагические разговоры Научился молчать и шутить? Впрочем – так и всегда на средине Рокового земного пути: От ничтожной причины – к причине, А глядишь – заплутался в пустыне, И своих же следов не найти. Да, меня не пантера прыжками На парижский чердак загнала. И Виргилия нет за плечами, — Только есть одиночество – в раме Говорящего правду стекла. 18–23 июля 1924, Париж вернутьсяНа середине пути нашей жизни (итал.) |
