— Я проспала, мама! Все сплю и сплю, а тут столько дел по дому! Вы зря меня не разбудили, мама!
Дханванти промолчала. Пустыми глазами смотрела она на Сухагванти и вдруг, зарыдав, обеими руками притянула ее к себе.
— И зачем я только живу на свете? Лучше бы мне умереть!
Сухагванти решила, что свекровь снова терзается мыслью о черствости Гульзарилала и его Пхуланванти, и ласково упрекнула ее:
— Правду Митро говорит: вы никого так не любите, как Гульзарилала и Пхулан.
— Да нет же, невестка, нет!
— Ну как же нет? — стояла на своем Сухаг. — Иначе как бы вы, с умом и сердцем вашим, да вдруг перестали понимать, что тот, кто перевез жену к ее родителям, долго там не задержится — вернется домой к отцу с матерью.
Дханванти все еще не понимала, о чем речь, а Сухаг продолжала уговаривать ее:
— Мамочка, ну хоть ради меня обещайте не мучить больше себя из-за глупостей, что они натворили!
Нежность невестки возвращала Дханванти к жизни, она вспомнила о радости, которую несла в дом Сухагванти, утерла слезы и спросила:
— Средняя невестка мне сказала… Это правда?
Сухагванти опустила глаза.
— Я хорошо себя чувствую, мама. Пока тревожиться не о чем.
«Господи, велики твои милости, — подумала Дханванти, — одарил ты меня, недостойную, такой разумной и доброй невесткой».
Сухагванти налила свекрови чаю, положила лепешку на горячую сковородку и рассудительно спросила:
— Зачем же так принижать себя, мама?
— Нет-нет! Сперва отнеси завтрак отцу, мне все равно сейчас есть не хочется.
Сухаг сняла со сковородки испекшуюся лепешку, положила ее на тарелку, пробормотав:
— Отец еще не умывался. Если вы не будете есть, мама, я тоже начну поститься.
Дханванти отломила кусочек горячей лепешки. Глаза ее снова наполнились слезами — чужая дочь, а вошла в дом и родней родных стала!
Сухаг заметила старухины слезы и, чтобы отвлечь ее внимание, тихонько попросила:
— Мамочка, отцу пока не говорите!
Дханванти тут же позабыла обо всем, кроме радостной новости.
— Вы только посмотрите на эту скромницу! Твой бедный свекор ждет не дождется внуков в доме, а ты… Не умер бы от счастья!
Дханванти сорвалась с места и, начисто позабыв горькие, резкие слова Митро, как на крыльях полетела к мужу.
Гурудас уже привел себя в порядок и, умытый, снова лег в постель, аккуратно подоткнув стеганое одеяло. При виде жены он покашлял, чтобы показать свое неудовольствие, и строго спросил:
— Сегодня что, завтрак после обеда подадут?
Жена села на край кровати и громко позвала:
— Сухагванти! Дочка! Неси завтрак отцу!
— Имей в виду, — предостерег жену Гурудас, усаживаясь поудобней, — если ты будешь так распоряжаться, то и эта невестка от нас сбежит. Вот помяни мое слово — сбежит!
Дханванти обиделась.
— Что же это такое? Можно подумать, Пхуланванти я из дому выживала! Отец моих сыновей, хоть ты меня, старуху, не попрекал бы! Ты-то должен на моей стороне быть!
— Если бы я всегда был на твоей стороне, — усмехнулся старик, — видит бог, нам бы вместо одной кухни еще две понадобились.
Шутка не показалась Дханванти смешной — она, нахмурясь, возразила:
— Во всем, выходит, одна я виновата. Сказал бы уж прямо: бедненькая Пхуланванти, как телочка, молоком омытая, а я над ней руку с ножом занесла!
— Хватит, Ванти, — засмеялся Гурудас, — что там говорить? Как я на тебе женился, сразу перестал недостатки твои замечать.
Уяснив себе, что отец ее сыновей дурачится, а сам он в хорошем настроении и, значит, выспался ночью, Дханванти успокоилась.
Когда вошла Сухагванти с горячим чаем и свежими лепешками, Дханванти уже и сама готова была шутить:
— Сухаг, дочка моя! Не обращай внимания на свекровь бестолковую, расскажи отцу всю правду, как я со свету тебя сживаю.
Сухагванти, улыбнувшись в душе, прикрыла покрывалом серьезное свое лицо, поставила перед свекром поднос с завтраком и вышла.
Старуха засмеялась:
— Ну что, махараджа, сердится на меня невестка или нет? — И продолжала другим тоном: — Есть хорошие новости. Сказать?
Гурудас застыл с чашкой чая у самых губ.
— Какие еще новости? Что хорошего можно услышать в старости? В моем возрасте каждый день как гора высокая, перевалил — и слава богу.
Привычная тоска плеснулась в сердце Дханванти, но она одернула мужа:
— Все-то вам известно, махараджа! Совсем святым стал ты у меня, а вот узнаешь новость — сразу в мир вернешься.
Гурудас смотрел на жену непонимающими глазами и вдруг догадался! Как же не догадаться — Дханванти всегда на себя напускала таинственность, когда собиралась сообщить о новой жизни в их семье.
— Сынок, я хочу серьги для невестки заказать.
Мать сказала это таким небрежным тоном, будто между прочим, что сын в изумлении уставился на нее.
— Прошу тебя, Банварилал, не говори мне «нет», даже если у тебя сейчас с деньгами туго из-за всех этих сложностей в лавке.
Умильный материнский голосок заставил Банварилала засмеяться про себя. Как только мать узнала, что невестка понесла, она чуть не на другой день начала задаривать ее.
— Ты что, мать, делаешь? — притворно возмутился он. — Весь дом знает, что Сухаг твоя любимица, но я-то не хочу, чтобы ее вконец избаловали!
Дханванти охотно вступила в игру.
— У меня невестка — одна на миллион, сынок. Такую ни муж, ни свекровь не избалуют. Что ей серебро, что золото — она сама сияет, как алмаз. Она и без украшений всех красивей и лучше будет!
Банварилал приподнялся, опершись на локоть, с гордостью посмотрел на мать и объявил:
— Будет сделано, мама. Что пожелаешь, скажи — и будет сделано. Кто же тебя ослушаться посмеет?
— Сынок мой, — обрадовалась Дханванти. — Когда есть у матери такой сын, как ты, да еще и невестка ему под стать, ей и царство не нужно, она и без того царица!
Дханванти наклонилась над лежащим сыном и зашептала:
— Но эти серьги мне нужны для жены Сардарилала.
Банварилал выжидательно смотрел на мать.
— Понимаешь, в тот день, когда Средняя мне новость сообщила, мне очень понравилось, как она вела себя. Она была такая веселая, так радовалась за Старшую. Потом вдруг, непонятно с чего, на ней как черти поехали. Вскипела, запылала, ее просто трясти от злости начало. Что мне было делать, сын? Ее ведь не поймешь. И меры она ни в чем не знает. Когда она с тобой по-хорошему, лучше ее не найдешь, а разозлится — убить может. Нравится ей человек, она ради него все отдаст, ничего не пожалеет, не нравится — кого хочешь оговорит, хоть бы и семью собственную…
Дханванти опустила глаза.
— Что я тебе скажу, Банварилал? Мне и слов этих не выговорить…
Она помолчала. Банварилал ждал.
— Плохо она говорит о твоем брате. Ругает его почем зря. Я хочу у тебя узнать, сын… Твой брат во всем здоров? И с кем он дружбу водит?
Банварилал отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с глазами матери. Он долго откашливался, прежде чем ответить на ее вопрос.
— Здоров Сардари, мама. Никакого скрытого порока нет в нем. А вот она у нас такая… такая… обыкновенному мужчине с ней не совладать.
Дханванти долго молчала.
— Люди болтают про наших невесток, — снова заговорила она. — Сплетничают… слухи ходят всякие… Ты как считаешь, сын, есть в этом хоть доля правды?
— Кто знает, где правда, где ложь… Это одному богу известно, мама… А вот жена Сардарилала плохо ведет себя.
— Сын! — У Дханванти перехватило дыхание.
— Ты знаешь Нихала? Тетки Икбал сына? Полно народу, а он орет из своей лавки: если этот парень из Бенареса еще с вашей невесткой, привет ему передавай, от Нихала, мол, привет!
Дханванти не дослушала — зажала уши.
— Нет-нет, Банварилал! Неправда это, оговоры. Слово тебе даю, сколько я живу здесь, ни разу ни один чужой мужчина в дом не зашел!
Банварилал хмуро смотрел в потолок, явно не решаясь продолжить разговор, но потом все-таки сказал:
