И тут она вдруг вспомнила, каким грубым швом зашито ее сари и как он заметен, этот шов, на ее голове. Матери Пеми показалось, что весь народ в комнате видит зашитую дыру. Ее руки сами взлетели к голове. Со стыда кровь прилила к лицу. Старушка с золотым кольцом в носу, за которой мать Пеми стояла в очереди, уже получила бюллетени, чернильную подушечку, печать и направлялась к ширмам. Мать Пеми понимала, теперь ее черед, она должна подойти к столам, за которыми сидели люди со списками, и назвать свое имя. За ней стояли, переминаясь с ноги на ногу, еще две женщины, а она застыла на месте в растерянности и смущении.

— Имя? — спросил костлявый с бородой неожиданно глубоким голосом. — Как вас зовут? Назовите, пожалуйста, свое имя.

Он повторял вопросы, почти не делая пауз между ними.

Матери Пеми ни разу в жизни не приходилось общаться с незнакомыми людьми, а уж разговаривать! Ей почему-то было неприятно называть свое имя чужому бородачу. Она опустила голову, чувствуя, как горят щеки. Стоять так и молчать тоже было стыдно. Она сердито подумала о муже: вот ведь, в трудную минуту он не оказался рядом с ней, не выручил. Она храбрилась изо всех сил, говорила себе, что не трусиха же она, что в отличие от всех соседок она не боится одна оставаться в храме. Но это не помогло, в душе она знала, что никогда не верила, будто с ней заговорит статуя, перед которой она молится, поэтому и страшно ей не было.

А бородач допытывался:

— Вас как зовут, госпожа? Вы почему не отвечаете?

Мать Пеми ясно расслышала нетерпеливое раздражение в его голосе. К бородачу повернулся его сосед, все три представителя партий:

— Будьте добры, как вас зовут?

Она скользнула взглядом по их лицам и опять понурилась.

Эти люди, невесело думала она, хотят знать ее имя, а ее так давно никто не зовет по имени, оно так давно не произносилось, что как бы уже перестало существовать.

Имя ей дали родители на двадцать первый день ее жизни, и она знала, как ее зовут. Но даже в родительском доме, который она оставила совсем юной, когда ее выдали замуж, этим именем никто ее не называл. Отец придумал ей смешное прозвище — Котари, Обезьянка, — и в детстве ее все так и звали. В доме мужа ее называли Невестка. Муж мог бы звать ее по имени, но он обыкновенно окликал ее: эй! Или: ну ты там! А когда она родила и девочку назвали Пеми, тогда и муж, и вся деревня стали звать ее мать Пеми.

Мысли так и мелькали в ее голове. Хотят, чтоб она назвала им имя. Сказать, что все знают ее как мать Пеми? Или перечислить разные прозвища, которыми ее окликали в разные времена? Нет, она догадывалась: людям за столами нужно другое — имя, которое ей дали родители, его так никто и не произнес, и толку от него никогда не было. Что ж, извольте.

— Шарадха Сундари.

Тощий бородач немедленно бросился листать свои бумаги. Вид его склоненной головы заставил мать Пеми подумать о Читрагупте и книге, куда он заносит все дела каждого человека на свете. В священных Пуранах сказано: боги велели Читрагупте записывать все человеческие дела. Читрагупте известно, кому какой отпущен век. Когда срок выходит и Яма, бог смерти, уводит душу в цепях в свое царство, Читрагупта сообщает ему, что хорошего и что плохого сделал человек за свою жизнь, и Яма назначает тому человеку кару.

Бородач упер палец в строчку и объявил, не поднимая головы:

— Нашел! Вот оно. Только здесь Шарадха Манджари, а не Сундари. Вы замужем за Бханджакишором Бхрамарбаром Рей Махапатрой.

Мать Пеми зашлась от ярости — ее спутали с матерью Ранги! Заявили во всеуслышание, что она жена Бханджии — младшего брата ее мужа! Чудовищность этого предположения обожгла ее как огнем.

Но женщины их касты никогда не произносят вслух имена мужей, а в комнате не было ни единого знакомого человека, который поправил бы бородача, сказал бы ему, за кем она замужем!

И сама мать Пеми не приучена разговаривать с чужими, как же она скажет, что этот тощий все напутал?

Мать Пеми яростно замотала головой, всем видом показывая свое несогласие.

— Как, Бханджакишор не ваш муж? — удивился бородатый, недоверчиво переводя взгляд с нее на свой список. — Странно. Сейчас уточним.

Он опять зарылся в списки. Мать Пеми, кипя от гнева, следила за каждым его движением.

Крепыш за соседним столом перебирал стопку своих собственных списков. Он остановился на одном, удовлетворенно постучал тупым концом карандаша и очень вежливо спросил:

— Вашего мужа зовут Лакшман Малик? Верно? Вот он у меня записан.

Новое предположение было еще чудовищней, поскольку касалось ее места в деревенской общине, места весьма высокого.

Грязные ругательства — какие только крестьянки могут обрушивать друг на друга, когда схлестнутся по-настоящему, — сами шли на язык, но губы не двигались, мать Пеми лишь про себя крыла жирного болвана.

«Ублюдок недоношенный! Мать твою змей поимел, так она тебя выродила. Чтоб ты от холеры сдох! Чтоб твой труп на помойке протух! А раньше чтоб с ним ведьма с вывороченными ногами позабавилась!»

Мать Пеми колотило от злобы, но рта она не раскрывала. Больше всего хотелось ей плюнуть в сальную харю, но она не шевелилась.

Бетель жег ей рот — извести переложила, — и мать Пеми выплюнула жвачку на пол. И, только увидев на полу полуразжеванный бетель с ярко-красной слюной, поняла: теперь и впрямь все на нее уставятся. Не успев подумать, в ужасе от собственного поведения, она скоренько наступила босой ступней на жвачку, а другой ногой стала затирать слюну, все шире размазывая ее по полу.

Никто не обронил ни слова. Городские господа молча смотрели, но взгляды их были красноречивы.

Тощий поднялся со стула и, заглядывая ей в глаза, спросил:

— Вашего мужа зовут Лакшман Малик? Да или нет?

Мать Пеми сощурилась, выставила подбородок вперед и, обнажив торчащие зубы, прошипела:

— Почему это Лакшман Малик мой муж? Может, он еще чей муж!

— Как-как?

— Матери твоей муж Лакшман Малик! И Бханджакишор тоже!

Тощий отпрянул.

— Что с вами? Что случилось? Тетушка, матушки моей сестричка, да скажи ты мне, чем я тебя обидел?

— Его матери сестричка! — вопила мать Пеми. — У нас в роду таких нет, как твоя мать! Сестричка!

И рванулась было к двери, но ей загородили путь. Какой-то человек, растопырив руки, умоляюще забормотал:

— Ну пожалуйста, ну не надо, ну подождите минутку, послушайте!

Мать Пеми больше сдерживаться не могла:

— Кто ты такой, не пускать меня? Собака! И мать твоя сука! Совсем спятил, что ли? — Она беспомощно смотрела на дверь, продолжая кричать: — Неужели никто не проучит этого мерзавца? Кто-нибудь помогите мне! Смотрите, что тут с нами делают! Нахальства набрались, говорят, Бханджакишор мой муж! Лакшман Малик! Как только язык повернулся! Срам какой! У всех на глазах женщину оскорбили, и никто не подойдет! Вся деревня знает, что Бханджакишор моему мужу младшим братом приходится! А жена его, мать Ранги, вот-вот подойти должна! Что же это такое делается? Лакшман Малик по касте кандар, он вообще неприкасаемый! Батрак он у Бханджакишора, а эти языками своими вонючими мелют, говорят — мой муж! И как только глаза их злющие не лопнули, раньше чем они такое говорить стали. Раз заминдаров больше нет, раз мы теперь простыми считаемся, значит, нас каждый обидеть может? Ну нет! Мы все равно тут заминдары! И не будем мы голосовать, нам это ни к чему! Пойдем по домам, а вы к себе убирайтесь, чтоб глаза вас больше не видели. Ох, да вот они идут, скорей, скорей идите! Обе идите сюда! Мать Ранги, мать Палуни, скажите им! Тебе, мать Ранги, нельзя, конечно, моего мужа называть, а зато тебе можно, мать Палуни. Ну давай, скажи им, как его зовут!

Мать Ранги и мать Палуни решительно встали рядом с ней, настороженно оглядываясь по сторонам. Между женщинами сейчас не было вражды, сейчас они были родней.

Люди в комнате притихли, зато с площади послышался возбужденный гомон, любопытные лица заглядывали в двери. Тощий бородач умоляюще сложил ладони: