Водитель оглянулся. Посмотрел в нашу сторону и тот, кто спрашивал.

— Здравствуй, Аба-сахиб, — воскликнул Гопу. — В деревню возвращаешься? Залезай сюда к нам. Тут есть место.

Теперь и я узнал старого знакомого. Этот Аба-сахиб, молодой человек с мальчишеской внешностью, считался в среде маратхских семейств в Нандавади юношей, подающим большие надежды. Я наклонился вперед и поздоровался.

— Как жизнь?

Лицо Аба-сахиба сохраняло прежнее испуганное выражение. При виде нас он побледнел еще больше. Подняв руки со сложенными в знак мольбы ладонями, он проговорил:

— Шанкар, Дешпанде-сахиб, ради всего святого, не езжайте дальше. Умоляю, сойдите здесь. Я пришел сюда только ради того, чтобы предостеречь.

— Но почему? Что случилось, Аба-сахиб?

— Не спрашивайте, творятся ужасные вещи. Повсюду насилие. Вон туда, в Самвади, приехали на двух грузовиках погромщики. Эти люди как бешеные: бесчинствуют, грабят, жгут дома. Как будто с цепи сорвались, так и бросаются на всех. Если в разгар этого буйства появитесь вы, может случиться и кое-что похуже. Заклинаю вас, слезьте тут.

Мотор автобуса глухо урчал. Пассажиры спрашивали один у другого, что случилось. Мы ошеломленно смотрели друг на друга, не зная, на что решиться. Шофер повернулся к нам и сердито произнес:

— Эй, что же вы не сходите? Разве вы не слышали, что он говорит? Не хватает, чтобы из-за вас эти люди сожгли мой автобус. Вылезайте! — После этого мы поспешно выбрались по очереди из автобуса через открывшуюся переднюю дверь. Мотор продолжал работать. Как только мы сошли, Аба-сахиб торопливым движением подобрал края своего дхоти и взобрался на освободившееся место. Попрощавшись, он сделал знак водителю, что можно ехать. Автобус укатил в тучах пыли. Мы стояли на дороге, глядя ему вслед, покуда он не скрылся из виду.

— Что же теперь делать, Гопу?

— Слава богу, Аба-сахиб пришел предупредить, не то угодили бы в самое пекло.

— Далеко отсюда до Самвади?

— Миль шесть.

— Зачем же туда идти?

— А как же быть?

— Давайте присядем и подумаем.

Вокруг нас простиралась голая пустошь. Пыльная дорога убегала вдаль. От нее ответвлялась другая, совсем узкая, ведущая в деревню Курванди. На развилке росло деревце, посаженное какой-то доброй душой. Под деревцем был выровненный и даже подметенный клочок земли, где мог бы передохнуть усталый путник. Опустив на землю сумки, мы уселись под деревом. Только постепенно до нашего сознания дошло, в какой переплет мы попали. Следующий автобус пройдет в Нандавади лишь завтра вечером. Наши родные места — не меньше чем в шестнадцати милях отсюда. Нигде не видно ни малейшего признака человеческого жилья, а солнце вот-вот зайдет.

Гопу достал сигареты. Ешванта тоже закурил, а я принялся очищать место, где мы сидели, от камешков и колючек.

Небо на западе побагровело. Порывами подул холодный ветер. Он колыхал желтую траву, которая кое-где росла на пустоши. Над головами у нас начали кружить огромные ночные бабочки.

Гопу, который сидел, уставив взгляд в землю, поднял голову. В его глазах, маленьких и блестящих, застыл страх. Устремив отсутствующий взор куда-то вдаль, он глубоко вздохнул. Должно быть, все это время он предавался грустным размышлениям. Глядя мимо нас, он вполголоса произнес:

— Я ужасно боюсь за отца. Он ведь ростовщик и нажил массу врагов. Отец несправедливо отбирал у людей землю и имущество. Обиженные будут мстить. Разграбь они наш дом, даже сожги его — я бы это пережил, но… — У него не хватило духу закончить свою мысль.

Ешванта глубоко затянулся в последний раз и раздавил окурок о землю. Отвернувшись, он выдохнул облако дыма, проглотил слюну и высказал свое мнение:

— Послушай, Самвади сожгли, но это еще не значит, что сгорит и Нандавади. Нечего зря беспокоиться и пугать нас попусту на ночь глядя.

— Нет, не попусту, — с горячностью возразил Гопу. — Так оно и есть. Когда толпа начинает бесчинствовать, личная вражда и зависть тут как тут. Человек богат — и его объявляют врагом бедняков. А никому дела нет, дал он для этого повод или нет. Голодные всегда с ненавистью смотрят в вашу полную тарелку. Они не преминут швырнуть туда ком грязи, лишь только им предоставится такая возможность. Отцу грозит большая опасность, я это все время чувствую.

Мне было мало что известно о семье Гопу. Разумеется, я слышал, что старик Дхондопант, его папаша, был по профессии адвокат и прослыл порядочным душегубом. Зато Ешванта знал всю подноготную этого семейства. Ему-то было хорошо известно, каким способом Дхондопант скопил громадное состояние и как он обходился с людьми.

В отличие от Гопу у нас с Ешвантой не было оснований беспокоиться. Никто из наших родственников никогда не занимался ростовщичеством, не навлекал на себя гнев и проклятия. Средства к существованию давали нашим семьям маленькие наследственные участки земли да небольшое жалованье конторских служащих и учителей. Не может же им грозить опасность только потому, что они родились на свет брахманами! Лично у меня не было такого ощущения, что над ними нависла беда. Ведь если бы они находились в опасности, у меня, наверное, было бы какое-нибудь предчувствие: болело бы сердце, грыз бы в глубине души безотчетный страх. Ешванта, по-моему, тоже не тревожился за близких.

Сумерки сгущались. Потемнели далекие холмы. Надо было подумать о том, как добраться из этих голых мест до какого-нибудь жилья, пока окончательно не стемнело. У нас не было с собой ни еды, ни постельного белья, ни одеял. Поэтому нас беспокоило сейчас не столько то, что могло случиться с нашими близкими, сколько наша собственная участь. Тут я вспомнил о дороге, ответвлявшейся влево, в сторону Курванди — деревни, которая находилась милях в десяти отсюда. Один из рейсовых автобусов из Сарангпура приезжал в эту деревню на ночную стоянку.

— Послушай-ка, — обратился я к Ешванте, — скоро пройдет автобус в Курванди?

— Да, скоро. А что?

— Поехали туда.

— Зачем? Мы там никого не знаем.

— Но не лучше ли поехать туда, чем оставаться в этой глуши? Там мы могли бы купить на две аны вареного риса и переночевать в каком-нибудь храме. И незачем нам кого-то знать.

— Когда же мы доберемся домой?

— Утро вечера мудренее. Нам нужно где-то провести ночь. Как ты считаешь, Гопу?

Лицо у Гопу осунулось. Облизав пересохшие губы, он сказал:

— Поехали.

Минуту-другую все трое молчали. Потом меня взяло сомнение:

— Скажи, а этот автобус ежедневно ходит?

Ешванта когда-то работал канцелярским служащим в департаменте общественных работ нашего княжества и ведал дорогами и транспортом как раз в этом районе, так что должен был знать.

— Ежедневно. Но как знать, может, какая-нибудь поломка приключилась? Ведь здешние автобусы никуда не годятся.

Мы сели на землю и стали молча ждать, чертя на пыли замысловатые линии, подбрасывая и ловя камешки и напрягая слух в надежде уловить далекий, слабый звук мотора. Время от времени то один, то другой из нас поспешно вскакивал, думая, что он расслышал отдаленное громыхание, вытягивал шею, вглядывался вдаль, но, не увидев никакого намека на приближающийся автобус, понуро опускался на место. Так повторялось несколько раз. Уже совсем стемнело.

Беспомощные, скованные страхом, мы одиноко сидели в этой безлюдной глуши, вдали от наших родных, вдали от дома. По мере того как вокруг нас сгущалась тьма, мое разыгравшееся воображение рисовало картины одну страшнее другой. А вдруг обезумевшая толпа движется в нашу сторону? А вдруг тот подрядчик сказал этим беснующимся, что на пустынной дороге остались трое юношей-брахманов?

Что, если бесчинствующая, обезумевшая толпа явится сюда, выкрикивая лозунги, размахивая пылающими факелами? Куда мы тогда денемся? Каждый из этих смутьянов, увидев трех беззащитных молодых людей, принадлежащих к столь ненавистной им касте, может подбежать к нам и, изрыгая в ненависти и гневе проклятия, ударить палкой, ткнуть в лицо горящий факел. Что делать тогда?