— А в каких отношениях, сержант, ты находишься с гражданкой Варламовой Ниной Андреевной? — Задал мне очень нехороший, хоть и простой вопрос, пучеглазый.
— А можно уточнить, что это за Нина, и из какого отряда? А то я многих Нин знаю, только по имени. Фамилиями вот как-то не интересовался. — Леплю я отмазку, первой пришедшую на ум.
— Хорошо, уточню. Она в этом госпитале операционной медсестрой работает. Перевязки делает. — Уточняет опер, как бы участливо взглянув на меня.
— Так вы про Ниночку говорите, товарищ старший оперуполномоченный! Её я знаю, каждый день на перевязки хожу. — Радостно признаюсь я.
— А в каких отношениях ты с ней находишься? — не отстаёт настырный гэбэшник.
— Как в каких отношениях? Прихожу в перевязочную, Ниночка меня перевязывает, я ухожу. — Говорю я истинную правду.
— На этот счёт у меня есть другие сведения. — Как то торжествующе произносит старший оперуполномоченный. — Вы с данной гражданкой не только сожительствуете, но ещё вместе воруете и продаёте дефицитнейшие лекарства. — Припечатывает он меня убойным аргументом. — Сейчас мы её допросим, проведём обыска, после чего устроим вам очную ставку. Так что колись, пока не поздно, сержант!
А вот тут я поплыл. Да еще богатое воображение услужливо нарисовало картину допроса юной комсомолки в гестапо. Так что будь у меня в кармане настоящий ствол, я бы завалил этих мусоров, сжёг все их бумаги и ушёл в партизаны. И хрен бы меня нашли до конца войны, да и после конца тоже. Рука всё-таки сама полезла в карман, но фиг-вам. В затылок упёрся ствол револьвера, а голос над головой зло прошептал.
— Дай мне повод. Не дёргайся. Руки на стол. Только медленно. — Продолжил командовать Рыльский.
Не дёргаюсь. Аккуратно кладу на стол сперва правую, затем левую руку, ну а Панас синхронно обыскивает мои карманы. Сперва левый, выложив на стол спички и папиросы, апосля правый, достав деревянный пистолет. Пацюк тоже держит меня на мушке, прямо на линии огня. Упади я резко на пол, и Панас бы получил мою пулю, прямо из ТТ своего коллеги. Вот уж воистину, нарожают уродов, потом майся с ними. При виде предмета, похожего на пистолет и лежащего на краю стола, Следаков аж побагровел, а его глаза вылезли из орбит ещё больше. С трудом расстегнув крючок на вороте гимнастёрки, он сглотнул комок в горле и просипел.
— А вы что, дебилы, его даже не обыскали?
— Так це ж не волына, а деревяшка. — Радостно оправдывается сержант Рыльский, убрав дуло нагана от моей головы.
— Идиот! Да будь этот ствол настоящим, он бы нас уже давно порешил и спокойно ушёл. — Обрёл наконец дар речи старший начальник. А Пацюк так и замер с пистолетом в руке.
— Панас, а я ведь тебе жизнь спас. — Решил я подлить масла в огонь.
— Не понял, это ещё почему? — удивляется он.
— А ты на младшего лейтенанта посмотри. Дёрнись я, и первая пуля твоя.
— И правда, лейтенант, ты бы убрал пистолет в кобуру, а то мало ли, отстрелишь себе чего. — На всякий случай принял влево сержант, уйдя в сторону с линии огня, но накаркал.
Бах!!! Раздался громкий выстрел в замкнутом помещении, поэтому больно ударивший по ушам. Все замерли, а младший лейтенант государственной безопасности — Пацюк, сначала побелел, а потом заорал, подвывая на одной ноте.
— А-а-а! — С переливами заверещал он, схватившись за толстую задницу ниже кобуры с пистолетом. Не знаю почему, но я что-то подобное предполагал, увидев ТТ в руках лейтенанта. Потому и опасался больше его, чем револьвера у своего затылка.
— Что случилось, Пацюк? — уставился на подчинённого старший начальник.
— Да он походу задницу себе отстрелил. — Высказал я своё предположение.
— И что делать? — растерянно спрашивает Следаков.
— Что делать? Что делать? Снимать штаны и бегать. Так что вы снимайте с него штаны, а я за медсестрой. Разрешите, товарищ оперуполномоченный? Он сейчас кровью истечёт. Тут каждая секунда на счету. — Не даю я ему времени на раздумье.
— А, чёрт с ним, беги. — Махнул рукой старший опер. — Панас, помоги лейтенанту.
Выскочив из кабинета, бегу в процедурку, и встречаю в дверях напуганную медсестру.
— Нин, ты это, собери всё, что нужно, бинты там, ватку, зелёнку. — Пытаюсь сбивчиво объяснить я.
— А что случилось? — спрашивает она.
— Да один из гэбэшников себе задницу отстрелил.
— Сильно? — уточняет Нина.
— Не знаю. Пулевое ранение сверху вниз. — Показываю я на себе как.
— Поняла. — Быстро собирается Нина, просто взяв с собой санитарную сумку, висящую на гвозде. — А ты беги на пост медсестры, расскажи там в чём дело, нужны санитары с носилками, ну и операционную пусть готовят. — Командует она, запирая двери на ключ…
Когда я в сопровождении двух санитаров с носилками вновь поднялся на второй этаж и вошёл в кабинет, старший опер позвал меня в коридор и, вильнув взглядом, предложил закурить. Прикуриваем от одной спички и молча стоим. Я наслаждаюсь дымом «Казбека», пуская кольца, а лейтенант ГБ напряжённо о чём-то размышляет.
— Ты вот что, товарищ старший сержант, — всё-таки начинает он разговор. — Это дело нужно как-то замять.
— Да, плохо дело, самострел, трибуналом пахнет. Не повезло вашему подчинённому. Вышка ему корячится. — Не стал я сгущать краски.
— Сдурел? Это же был несчастный случай. — Выпучился на меня Следаков.
— А это не я. Это уже трибунал будет решать. Вы же меня под расстрел подвели, хотя и в курсе, что оговор, а дело шито белыми нитками. Так что когда мной займётся военная прокуратура, я тоже молчать не буду. А за самострел подчинённого и вас, товарищ лейтенант государственной безопасности, по голове не погладят. В стрелковых полках и бригадах на передке особистов ох как не хватает. — Открываю я перед ним радужные перспективы карьерного роста.
— Да не будет уже никакого дела. Ежу понятно, что оговор, но «друзей» ты тут себе многих нажил. — Глубоко затянувшись, признался Следаков.
— Вот когда липовых материалов совсем не будет, тогда и разговор будет серьёзным. Мне нет смысла топить вашего оперативника, но если сам буду тонуть, то тут и за соломинку схватишься, а уж за бревно и подавно. — Докурив папироску, выбросил я её в открытое окно, бодаясь взглядом с лейтенантом ГБ.
— Твои условия. — Первым отвёл взгляд опер.
— Есть тут одна железная бочка, где сжигают всякую хрень. Вот и прогуляемся до неё. А когда вся лишняя хрень сгорит, там и пообщаемся без лишних ушей. Меня не интересует, что вы там на остальных накопали, такой ерундой даже участковый заниматься не будет, а если кто по крупному влип или проворовался, это его проблемы, пускай не ворует. Но медсестру Варламову лучше не трогайте, не виновата она ни в чём, ну и от меня тоже отстаньте. — Закончил я свой монолог.
— Ладно, пошли.
Зайдя в кабинет, Следаков забрал со стола картонную папку, а я свои папиросы и спички. Деревянный пистолет трогать не стал, чтобы больше не напугать окружающих. Рыльский по приказу начальника остался охранять кабинет и другие папки с опросными листами, а мы спустились вниз и вышли из здания мимо двух цириков, охраняющих вход.
— Читать будешь? — интересуется опер.
— Нет, но проверю, что мы сжигаем. Начнём с доноса на Варламову.
— Ну смотри.
Следаков подавал мне исписанные убористым почерком с двух сторон листы бумаги, а я их читал, комкал и бросал в железную, обгорелую внутри бочку. С прочитанным последним листом я немного замешкался, оторвав нижнюю часть с подписью и фамилией стукача.
— Вы не возражаете, товарищ лейтенант госбезопасности? — убрал я в карман неопровержимую доказуху.
— Да делай, что хочешь, это не наша епархия, — махнул он рукой, — но только без жертв.
— Спасибо. Если что, я вам его тёпленьким сдам. Наверняка этот гад от себя подозрения отводил.
Остальные кляузы на себя я только бегло просматривал и бросал в бочку, запоминая в основном числа. Только в одном месте я зацепился взглядом за знакомое имя и вчитался внимательней, не сдержав смешок, после чего отправил лист к остальным.
