Я написал Иден полдюжины сообщений, но она либо занята дома, либо ей не разрешают пользоваться телефоном, потому что мои сообщения даже не прочитаны.

Я также пробовал слушать подкасты, включать музыку, читать и смотреть видео на компьютере. Каждое из этих занятий длилось несколько минут, прежде чем я их прекращал, потому что я слишком беспокойный, чтобы сидеть на месте, не говоря уже о том, чтобы сосредоточиться на чем-либо.

Громкий стук за дверью привлекает мое внимание. Я вскакиваю с кровати, подбегаю к тяжелой деревянной двери и прижимаюсь к ней ухом.

Я слышу голоса, но не понимаю, о чем они говорят и даже какого пола говорящие. Это один из парней с этажа привел кого-то в свою комнату? Я думал, что весь смысл вечеринки в том, чтобы делать все это открыто. Маски, строгий дресс-код, отсутствие каких-либо отличительных черт — все это создает ощущение анонимности и однородности, которое заставляет людей более охотно делать то, что они обычно скрывают, потому что никто не узнает, кто они.

Это все ерунда, потому что закрывать половину лица и быть неузнаваемым работает только в фильмах или опере. К тому же, учитывая, что список гостей так тщательно отбирается, несложно понять, кто есть кто, если постараться.

Привел бы Киллиан кого-нибудь в свою комнату, если бы меня здесь не было? Или он предпочитает делать все открыто и позволять всем желающим смотреть? Готов поспорить, что он скорее открытый тип. Если только это не я. Тогда все должно оставаться в тайне.

Запах слишком цветочного парфюма наполняет мой нос, и я отступаю от двери, поскольку меня атакуют мысли о Киллиане и какой-то безликой девчонке, которые делают все то, что обычно делают на секс-вечеринке под наркотиками.

Что-то сжимает мне грудь, и тошнота подкатывает к горлу, когда я отгоняю эти образы. Я даже не чувствую, что ревную. Это что-то более мрачное, более уродливое и настолько сильное, что похоже на удар в живот, когда все больше этих проклятых образов вторгаются в мои мысли.

Я провел большую часть дня, бродя по кампусу и пытаясь привести свои мысли в порядок, пока боль в заднице напоминала мне о том, что именно произошло сегодня утром.

Я не жалею, что трахнулся с ним, и мне не стыдно за то, как я себя вел или что я мог сказать. После всего, что мы сделали вместе, просить его трахнуть меня не хуже, чем добровольно встать перед ним на колени или кончить на себя, потому что он душил меня и командовал мной своим хриплым голосом. То же самое и с тем, что я не скрываю, что мне нравится носить его сперму. Он знает, что мне это нравится, и я не единственный.

Я знал, что секс с ним будет отличаться от других раз, когда я занимался сексом, но я не думал, что это так сильно повлияет на меня. У меня не так много опыта, но все остальные разы были в лучшем случае «ничего особенного». Они были нормальными, и я кончал, но я не проводил часы или дни в ожидании, как с ним. Я не думал ни о ком из своих предыдущих партнеров по постели после того, как мы заканчивали, и ни разу не чувствовала желания снова с ними встретиться. Они были средством для достижения цели точно так же, как должен был быть Киллиан.

Я думал, что секс с ним излечит меня от моей одержимости, но он только усугубил ее. Я не просто хочу его; я как будто нуждаюсь в нем, и я схожу с ума, даже думая о нем с кем-то другим.

Я смотрю на свою кровать и кусаю губу. Стоит ли мне это сделать?

Еще один стук за дверью моей комнаты подталкивает меня к действию, и я подхожу к шкафу и с силой открываю его двери.

На полке, где я их раньше положил, лежат белая футболка, белые спортивные штаны и белая маска, которую я украл из одной из художественных студий сегодня днем.

Не успев отговорить себя, я срываю с себя одежду и надеваю белый наряд. Когда я одет в наряд для вечеринки, я надеваю маску и смотрюсь в зеркало во всю длину на внутренней стороне двери шкафа.

Маска — одна из тех пустых, которые покрывают все лицо. Единственные отверстия на ней — маленькие глазные прорези, а формованные черты лица плавно переходят в остальную поверхность маски и делают ее внешний вид нечеловеческим и чертовски жутким.

Идеально. Никто не сможет узнать, кто я, и мне не придется беспокоиться, что кто-то попытается заговорить со мной или что-то начать, поскольку мой рот закрыт.

Довольный своим внешним видом, я снимаю маску и закрываю дверцы шкафа.

Теперь мне осталось только выбраться из этой проклятой комнаты.

Одна вещь, которую я скрывал практически от всех, — это то, что одним из моих хобби в интернате было взламывание и вскрытие замков. Я не профессионал, но обычно могу их вскрыть, если у меня есть достаточно времени.

Мне не нужно много времени, чтобы достать отмычки из комода, и я подношу маленький мешочек к двери.

Замок оказался сложным, и мне понадобилось четыре разных комбинации отмычек, прежде чем я нашел подходящую. Прошло еще десять минут, прежде чем я услышал удовлетворительный щелчок, когда штифты встали на место, и я наконец смог открыть замок.

Не давая себе возможности передумать, я убираю отмычки и надеваю маску.

Когда я выхожу из комнаты, в коридоре темно, освещают его только настенные бра и нелепые люстры, и даже они светят в два раза слабее, чем обычно. Эффект получается жутковатый, как будто я прошел через машину времени и оказался где-то в готическом особняке девятнадцатого века.

Я не вижу и не слышу никого в коридоре, но я очень внимательно слежу за окружающей обстановкой. Я прижимаюсь к стенам и теням и крадусь к лестнице в конце коридора.

Мой план состоит в том, чтобы быстро осмотреть дом и посмотреть, смогу ли я найти Киллиана, а потом вернуться в комнату и сделать вид, что я никуда не уходил. Я просто хочу посмотреть, чем он занимается. Я должен знать, есть ли у него сейчас кто-то другой.

Я не понимаю этого, но чувствую к нему собственническое отношение. Я не хочу, чтобы он смотрел на кого-то другого так, как смотрит на меня, и я не хочу, чтобы он прикасался к кому-то другому. По крайней мере, пока мы занимаемся этим чертовым делом. Я не хочу делить его с кем-то, и это чертовски большая проблема.

Я не должен ничего к нему чувствовать. Тем более что он, черт возьми, ничего ко мне не чувствует. Я не знаю, привязался ли я к нему потому, что он помогает мне найти того, кто пытается меня убить, и я как-то влюбился в него как в героя. Или, может быть, все это потому, что он единственный человек, который когда-либо заставлял меня что-то чувствовать.

В любом случае, я должен покончить с этим, чтобы вернуться к нормальной жизни и перестать заботиться о том, что он делает и с кем.

Лестница такая же темная, как и коридор, и я осторожно спускаюсь на первый этаж.

Я не слишком хорошо знаю, как устроена вечеринка, но раньше слышал, как другие участники обсуждали это в столовой. По их словам, все здание, кроме подвала, будет открыто для посетителей, которые смогут бродить по нему и находить места, где можно заняться чем угодно, но основная часть вечеринки и действия должны происходить на первом этаже.

Я не знаю, включены ли камеры, но, учитывая, что все участники должны подписать соглашение о неразглашении и сдать все свои личные вещи на хранение, я предполагаю, что они, вероятно, выключены.

Должно быть, несложно быстро проверить комнаты, не попавшись. Я просто должен убедиться, что никто меня не заметит, и оставаться как можно более незаметным.

Когда я дохожу до главного этажа, я приоткрываю дверь и заглядываю в узкую щель. Лестница выходит в небольшой коридор, и моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к изменению освещения.

Как и в коридоре наверху и на лестнице, люстры и настенные бра светятся, но вместо мягкого белого света они мерцают фиолетовым. В отличие от верхнего этажа, несколько встроенных светильников в потолке также светятся темно-фиолетовым цветом. Это дает тот же эффект, что и черный свет, только он приглушает все белое, а не освещает его.