Литмир - Электронная Библиотека
Литмир - Электронная Библиотека > Лившиц Бенедикт КонстантиновичСоловьев Владимир Сергеевич
Маяковский Владимир Владимирович
Цветаева Марина Ивановна
Белый Андрей
Бальмонт Константин Дмитриевич "Гридинский"
Волошин Максимилиан Александрович
Новгородова М.
Анненский Иннокентий Федорович
Гиппиус Зинаида Николаевна
Асеев Николай Николаевич
Брюсов Валерий Яковлевич
Клюев Николай Алексеевич
Надсон Семен Яковлевич
Кузмин Михаил Алексеевич
Северянин Игорь Васильевич
Парнок София Яковлевна
Блок Александр Александрович
Есенин Сергей Александрович
Ходасевич Владислав Фелицианович
Фофанов Константин Михайлович
Мандельштам Осип Эмильевич
Городецкий Сергей Митрофанович
Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников"
Иванов Вячеслав Иванович
Гуро Елена Генриховна
Хлебников Виктор Владимирович (?)
Крученых Алексей Елисеевич
 > Серебряный век. Стихотворения > Стр.24
Содержание  
Сохранить
Шрифт
Размер шрифта   


Цвет фона

Цвет шрифта
Очистить
Настройки  
A
A
1
2
3
...
23
24
25
...
37

«Пока над мертвыми людьми…»

Пока над мертвыми людьми
Один ты не уснул, дотоле
Цепями ржавыми греми
Из башни каменной о воле.
Да покрывается чело, –
Твое чело, кровавым потом.
Глаза сквозь мутное стекло –
Глаза – воздетые к высотам.
Нальется в окна бирюза,
Воздушное нальется злато.
День – жемчуг матовый – слеза –
Течет с восхода до заката.
То серый сеется там дождь,
То – небо голубеет степью.
Но здесь ты, заключенный вождь,
Греми заржавленною цепью.
Пусть утро, вечер, день и ночь –
Сойдут – лучи в окно протянут:
Сойдут – глядят: несутся прочь.
Прильнут к окну – и в вечность канут.
1907
Петровское

Владислав Ходасевич

(1886–1939)

«О, если б в этот час желанного покоя…»

О, если б в этот час желанного покоя
Закрыть глаза, вздохнуть и умереть!
Ты плакала бы, маленькая Хлоя,
И на меня боялась бы смотреть.
А я три долгих дня лежал бы на столе,
Таинственный, спокойный, сокровенный,
Как золотой ковчег запечатленный,
Вмещающий всю мудрость о земле.
Сойдясь, мои друзья (невелико число их!)
О тайнах тайн вели бы разговор.
Не внемля им, на розах, на левкоях
Растерянный ты нежила бы взор.
Так. Резвая – ты мудрости не ценишь.
И пусть! Зато сквозь смерть услышу, друг
живой,
Как на груди моей ты робко переменишь
Мешок со льдом заботливой рукой.
12 марта – 18 декабря 1915

Путём зерна

Проходит сеятель по ровным бороздам.
Отец его и дед по тем же шли путям.
Сверкает золотом в его руке зерно,
Но в землю чёрную оно упасть должно.
И там, где червь слепой прокладывает ход,
Оно в заветный срок умрёт и прорастёт.
Так и душа моя идёт путём зерна:
Сойдя во мрак, умрёт – и оживёт она.
И ты, моя страна, и ты, её народ,
Умрёшь и оживёшь, пройдя сквозь этот год, –
Затем, что мудрость нам единая дана:
Всему живущему идти путём зерна.
1917

Эпизод

… Это было
В одно из утр, унылых, зимних,
вьюжных, –
В одно из утр пятнадцатого года.
Изнемогая в той истоме тусклой,
Которая тогда меня томила,
Я в комнате своей сидел один. Во мне,
От плеч и головы, к рукам, к ногам,
Какое-то неясное струенье
Бежало трепетно и непрерывно –
И, выбежав из пальцев, длилось дальше,
Уж вне меня. Я сознавал, что нужно
Остановить его, сдержать в себе, – но воля
Меня покинула… Бессмысленно смотрел я
На полку книг, на желтые обои,
На маску Пушкина, закрывшую глаза.
Всё цепенело в рыжем свете утра.
За окнами кричали дети. Громыхали
Салазки по горе, но эти звуки
Неслись во мне как будто бы сквозь толщу
Глубоких вод…
В пучину погружаясь, водолаз
Так слышит беготню на палубе и крики
Матросов.
И вдруг – как бы толчок, – но мягкий,
осторожный, –
И всё опять мне прояснилось, только
В перемещенном виде. Так бывает,
Когда веслом мы сталкиваем лодку
С песка прибрежного; еще нога
Под крепким днищем ясно слышит
землю,
И близким кажется зеленый берег
И кучи дров на нем; но вот качнуло нас –
И берег отступает; стала меньше
Та рощица, где мы сейчас бродили;
За рощей встал дымок; а вот – поверх
деревьев
Уже видна поляна, и на ней
Краснеет баня.
Самого себя
Увидел я в тот миг, как этот берег;
Увидел вдруг со стороны, как если б
Смотреть немного сверху, слева. Я сидел,
Закинув ногу на ногу, глубоко
Уйдя в диван, с потухшей папиросой
Меж пальцами, совсем худой и бледный.
Глаза открыты были, но какое
В них было выраженье – я не видел.
Того меня, который предо мною
Сидел, – не ощущал я вовсе. Но другому,
Смотревшему как бы бесплотным взором,
Так было хорошо, легко, спокойно.
И человек, сидящий на диване,
Казался мне простым, давнишним другом,
Измученным годами путешествий.
Как будто бы ко мне зашел он в гости,
И, замолчав среди беседы мирной,
Вдруг откачнулся, и вздохнул, и умер.
Лицо разгладилось, и горькая улыбка
С него сошла.
Так видел я себя недолго: вероятно,
И четверти положенного круга
Секундная не обежала стрелка.
И как пред тем не по своей я воле
Покинул эту оболочку – так же
В нее и возвратился вновь. Но только
Свершилось это тягостно, с усильем,
Которое мне вспомнить неприятно.
Мне было трудно, тесно, как змее,
Которую заставили бы снова
Вместиться в сброшенную кожу…
           `Снова
Увидел я перед собою книги,
Услышал голоса. Мне было трудно
Вновь ощущать всё тело, руки, ноги…
Так, весла бросив и сойдя на берег,
Мы чувствуем себя вдруг тяжелее.
Струилось вновь во мне изнеможенье,
Как бы от долгой гребли, – а в ушах
Гудел неясный шум, как пленный отзвук
Озерного или морского ветра.
25–28 января 1918
24
Перейти к описанию Предыдущая страница Следующая страница
{"b":"950910","o":1}