Я хрустнул шеей и ответил терпеливо:

— Не обижайтесь, Никифор. Я первый, кто хочет, чтобы это оказалось правдой. Но даже если в двухтысячных такая земля существовала, сейчас она пустыня. Без пчел оазис не сохранить. Даже с ручным опылением. Это капля в море. Ее еле хватает на Красный град. Вся наша страна обрисована на карте, которую я сам много раз видел на этаже обучения. И заканчивается она слева Ново градом, справа Казна градом, а снизу Красным градом, за которым Темное море. Это даже дети знают.

Повисло молчание, в котором тихо шипит концентратор, нагнетая воздух и перераспределяя его по баллонам. Дед смотрел на свои деревца, но ощущение, что видит не их, а свою далекую молодость, когда деревья росли не у него в подвале, а по всюду. Потом вздрогнул, будто решился на что-то, и повернулся ко мне.

— Вот что, Андрей. Есть у меня еще кое-что.

Резко поднявшись, Никифор ломанулся мимо концентратора к дальней стене. Пришлось встать и отправиться за ним, кто знает, что от переживаний учудит старик. В правом углу между баллонами с кислородом нашлась металлическая дверь в половину моего роста. Чуть замедлившись, Никифор бросил на меня взгляд через плечо, надвинул брови и пробурчал:

— Фома неверующий…

Потом обернулся к двери и сунул в замок здоровенный ключ, который достал из кармана. Замок лязгнул, заскрипели петли, и дверь медленно открылась наружу.

— Ну шуми и не маши руками, — приказал дед, наклоняясь и шагая в проход.

Я примирительно поднял ладони, а сам думал о служебниках. Свежего воздуха к этому моменту надышался так, что разморило. Однако появление служебников перспектива плохая, но не близкая. Если не заявились к вечеру, на ночь вряд ли припрутся, поскольку песчаные дрезины ездят на солнечных батареях и быстро разряжаются при езде по барханам. Ночевать на постоялом дворе служебники едва ли захотят.

Поэтому, нагнувшись, я шагнул за дедом и не сразу понял, что чует нос. Да и глаза ясности не добавили: помещение примерно того же размера, что и первое, освещено бледно-розовым, не жарко, градусов двадцать пять. В середине деревянная будочка на ножках, а вокруг густым ковром мелкие растения с небольшими розовыми помпонами в середине.

Присвистнув, я проговорил впечатленно:

— Две зеленые фермы?

— Ха! — с какой-то злобной радостью отозвался дед. — Фермы. Иди сюда. Тихо только.

Он подозвал меня к будке и очень осторожно открыл крышу. Когда я нехотя заглянул, в нос ударил сладкий, густой запах. В полумраке будки разглядеть сперва смог только копошение, которое сопровождается низким, негромким гулом. Пару секунд я присматривался, а когда дошло, выпучил глаза.

— Пчелы???

Рожа у Никифора сделалась довольная, как у кота, который сожрал особо жирную мышь. Только благодаря котам Красный град удалось спасти от нашествия мышей, когда основной пищей стала пшеница, кукуруза и картошка.

— Пчелы, — согласился он и аккуратно указал в середину будки, где копошится особо крупная пчела. — Это пчеломатка. Самая главная пчела.

Пчел я видел только на изображении смартфона на этаже обучения. Нам объясняли, что пчелы полностью вымерли в течение нескольких лет после коллапса, и увидеть их вживую я не рассчитывал никогда. Сейчас же передо мной в будке ползает несколько десятков, а может сотня настоящих пчел, а я таращусь на них.

— Откуда? — схватившись за лоб, спросил я.

— От верблюда, — хмыкнул дед. — Сохранил до коллапса и поддерживаю. Сменилось около десятка пчеломаток, но боюсь, эта последняя.

Я засмотрелся на пчел. Те сонно ползают по стенкам улья, залезают друг на друга, поблескивая в полумраке слюдяными крыльями. Матка ползает медленнее, а вокруг неё суетятся несколько пчел, подползают к жвалам, стучат лапами по брюшку: забоятся.

— Почему последняя? — спросил я.

— Кормить их нечем, — просто ответил Никифор. — Я держал их на сахарном сиропе и том, что собирали с тутошних цветков. Но это не заменит полноценного вылета. Каждая новая пчеломатка все слабее, и потомство такое же. Им нужна свобода и настоящие цветы.

— Всем нужны, — согласился я, впервые вдыхая сладкий медовый запах.

Повисло молчание, многозначительное настолько, что запищало в ушах, пчелы тоже притихли. О чем думает Никифор, я догадался сразу, лицо у него такое, что сразу понятно.

Я предупредил:

— Это дико.

— Откуда тебе известно? — уловив трещину в моем скептицизме, с воодушевлением спросил Никифор.

— Да потому что нет доказательств существования вашей земли обетованной.

— Как нет и доказательств обратного, — не отступал дед. — Ну чего ты в позу встал, а? Ты же все равно идешь на север. Так иди. Только чуть дальше. И пчеломатку бери с собой.

— Она погибнет дороге. Я не хочу на себя брать ответственность за потенциальную вторую гибель мира.

В отчаянии дед всплеснул руками и проговорил с жаром:

— Андрей, да пойми ты, это единственная надежа! Пчеломатка все равно погибнет со временем, а если возьмешь её и несколько пчелок, есть шанс.

От волнения дед наклонился вперед и сжал пальцами стенку улья так, что побелели костяшки. От него запахло адреналином, этот запах всегда очень сильный, его мой нос ловит часто.

Я потер лоб и покосился на пчел. Те неспешно ползают и не знают, что последние не только в своем роде, но и последние в качестве шанса на зеленый мир для людей. Верить в байку Никифора дело последнее, не может быть никакой Печоре деревьев. Иначе Лютецкий туда бы уже добрался. Кроме того, взять ответственность за спасение последней пчеломатки — слишком тяжелая ноша для одного разработчика.

Глубоко вздохнув, я покачал головой и произнёс:

— Нет, Никифор. Даже если допустить, что севере что-то есть, у меня ни маршрута, ни карты, ни транспорта. А логика подсказывает, переть туда не день, и не два. Так что пойду своей дорогой. Не серчай.

Надежда в глазах дед погасла, как солнце после вечерней зари, он прикрыл крышку улья и проговорил упавшим голосом:

— Дам тебе паек…

После чего прошаркал куда-то в темноту, какое-то время возился, потом вернулся с коробкой сухпайка, увеличенным, что значит, внутри дополнитиельно не только картошка, но и сладкий батат.

— Вот, — протянув мне коробку, угрюмо проговорил дед. — Тут достаточно на пару дней. Ты иди наверх, а я сейчас.

Хотелось остаться и ещё немного посмотреть на пчел, вряд ли ещё такое увижу. Но Никифор осунулся и поник, мой отказ участвовать его огорчил, я решил ему не мешать предаваться сожалениям и поднялся в кухню. Там Катерина, уже переодетая в коричневые штаны, которые красиво облегают бедра, и серую рубашку с длинным рукавом и вырезом, обжаривала кукурузные лепешки.

Увидев меня, девушка охнула, щеки порозовели, она быстро перехватила волосы веревочкой в низкий хвост и прощебетала запыхано, будто не лепешки жарила, а по лестницам бегала:

— Ой, а ты здесь. Я думала, уже ушел…

— Хороший постоялый двор у вас, — сообщил я и непроизвольно расплылся в улыбке, глядя, как Катерина засуетилась.

— Это все Никифор, — согласилась она и стала перекладывать лепешки в глиняную плошку. — Но ты не останешься, да?

— Только на ночь, — ответил я, разглядывая Катерину со спины. Стройная, зад крепкий, бедра округлые, в штанах это видно особенно. В Красном граде у меня были девушки, но ни одной я не смог бы доверить тайну о своей мутации.

Катерина вздохнула так тяжко, что прозвучало нарочно, а когда пустынный ветер ворвался в форточку, до меня долетел её мятный и сладковатый запах. Пока Катя не видит, я прикрыл глаза — приятно.

— Как жалко, — проговорила девушка, я разомкнул веки и стал наблюдать, как она выставляет на стол плошки и чашки. — Я надеялась, что останешься хотя бы на несколько дней.

— С радостью бы, но не могу.

— Понимаю, — негромко отозвалась Катя и опустила взгляд в тарелку. — Голодный?

Козлятины я наелся плотно, но отказать Кате в голову не пришло, я кивнул, а она просияла, как утреннее солнышко.