В ответ Миха снова что-то проворчал, а проводник продолжил спокойно:

— Со спины нападают только кочевники и разные другие дегенераты. Вы на таковых вроде не похожи.

Снова на несколько секунд повисла пауза, я ее прервал.

— Мы не кочевники. Мы —нормальные.

Что такое «нормальные» я для себя усвоил из мудрости опекуна, который прививал мне понятия ответственности, честного боя и человечности. Допускаю, что такие установки действительны не для всех, и проводник может иметь другие устои. Но я уверенно выпрямился и расправил плечи.

Крякнув, проводник поправил цилиндр и отмахнулся.

— Ладно, беглецы, — сказал он, разворачиваясь, — можете сидеть тут и преть, как пролежни. А можете пойти со мной в вагон. В первый класс не поведу, не хочу после вас чехлы на диванах стирать. А вот в общий вполне. Там хоть и не приватно, зато прохладно.

Мы с Михой переглянулись, он развел руками, а я спросил:

— И в чем подвох?

Пожав плечами, старый проводник ответил:

— Не веришь в обычную человечность?

— Не на поезде, в котором мы едем зайцами, — ответил я.

Проводник покивал.

— Твоя правда. Я бы тоже не верил. Особенно, когда за спиной такая красотка. Ее оберегать надо, а не по пустыням и вагонам таскать.

— Понимаю, — согласился я и испытующе уставился на старика.

Но тот уже не смотрит: развернулся и шагнул обратно в проход, из которого гулко гремят колеса. Что нужно проводнику от нас пока не ясно. Но вряд ли он воспылал сочувствием к беглецам. Куда вероятнее, что пытается придержать нас, пока не появятся служебники, которым он при удобном случае даст сигнал. Однако деваться нам некуда, прыгать с поезда на такой скорости значит перемолоться в труху. А сидеть тут или в пассажирском вагоне — разницы нет. Только там прохладнее. И проводник будет относительно на виду, что даст если не форы, то хотя бы наблюдение.

Пока я в раздумии хмуро всматривался в темноту прохода, где скрылся проводник, на плечо легли теплые пальцы Кати.

— Тут жарко, — негромко проговорила она у меня за ухом.

В багажном вагоне действительно пекло. Систему вентиляции сюда не привели, а металлический корпус под раскаленным солнцем плавится, а внутри похож на духовку.

— Ладно, — спустя пару секунд согласился я. — Перейдем в пассажирский вагон.

И, закинув рюкзак на спину, направился следом за проводником. Катя и Миха, лицо которого опять от чего-то недовольно сморщилось, двинулись за мной, Катя воодушевленно, а детина — качая головой.

Когда перешли в тамбур следующего вагона, кожу сразу обдало прохладой: вентиляция здесь что надо, она тоже усиливается артефактом. Проводника видно в щели следующей двери, которая ведет уже в вагон. Он оглянулся и кивнул влево на пустые сидения. Миха поравнялся со мной и проговорил, глядя ему вслед:

— Не нравится он мне.

— Да? Это не ты пару минут назад собирался выложить ему про нас все? У тебя на морде было написано, — заметил я, продолжая смотреть на проводника и пассажиров. Кто-то из них таращится в окно, кто-то вяжет, иные вовсе спят. Опасности на первый взгляд нет.

— Ничего я не собирался, — угрюмо отозвался Миха. — Просто он спросил. А я врать не привык.

Детина изобличающе на меня уставился, я покачал головой, не отрывая взгляда от пассажиров, и проговорил:

— Я не врал, а сказал часть правды, которая нам не повредила.

Миха хмыкнул.

— Все равно что соврал.

— Не путай кислое с горячим, — отозвался я. — Нельзя выкладывать каждому встречному нашу подноготную. Может он служебникам нас сдаст.

— Вот я и говорю, не нравится он мне, — охотно согласился детина. — Может ты и прав, конечно, про правду. Но я не так воспитан.

— Ты вообще не воспитан, — встряла Катя.

На что Миха возмущенно выпятил губы и выпрямился, раскрывая грудную клетку и демонстрируя величие и великолепие всей козоводской натуры.

— Враки! — сообщил он важно. — Мой батя был козоводом. И его батя. И меня воспитывали козоводом. Так что воспитание у меня самое что ни есть высшее козоводское.

Катя хихикнула.

— Угу. Поэтому у тебя все козы разбредались?

— Это просто козы не дрессированные, — пояснил Миха и деловито поднял палец. — Вот если бы я их выдрессировал.

— Почему не выдрессировал?

— Я ж их Никифору продал, — наставительно пояснил он Кате такую ясную и очевидную истину.

Мы с Катей переглянулись, она с понимающей улыбкой закатила глаза и чуть покачала головой. Козовод из Михи может и плохой, но до механики руки у него торчат не просто из нужного места, а из самого лучшего места для этого дела. Так что я промолчал, оставив спор между ними, и шагнул в вагон со словами:

— Держимся вместе.

Раньше в поездах я не ездил и представлял, что в общем вагоне люди едут на металлических лавках, обязательно с козами вместе. Но сидения оказались мягкими креслами, обтянутыми грубой, но чистой мешковиной, расположены по четыре на квадрате, два на два против друг друга. Прохладный воздух подается через четыре вентиляционные решетки на потолке в середине вагона, который размашисто покачивает от скорости.

Когда мы вошли, часть пассажиров оглянулась, но быстро потеряла интерес и занялась своими делами. Место, куда нам указывал проводник, у окна, и свободные все четыре.

— Вроде пока тихо, — негромко проговорил Миха.

— Вряд ли он устроит засаду во время движения, — согласился я.

Мы заняли места, я сел по направлению движения, Миха рядом, а Катя напротив. Пустыня за окном плывет быстро, дрезины такой скорости не развивают, разве что набабуренные дрезины Лютецкого и его охраны. Солнце палит, но стекла толстые и сберегают прохладу внутри.

Проводник в это время что-то проверял у девушки на соседнем квадрате сидений. Блондинка с пухлыми губами, волосы до плеч распущены, корсет из мешковины туго перетягивает ей пояс и приподнимает грудь, которая предусмотрительно прикрыта рубашкой. Но все равно видно, что богатства у нее много, не меньше, чем у Кати точно. Штаны свободные, но крепкие бедра тоже легко разглядеть.

— Слюни-то подбери, — негромко посоветовал Миха.

— Я изучаю обстановку.

— Ага, видал я, какую обстановку, — хмыкнул детина одобрительно.

Послышалось раздраженное фырканье Кати, она вздернула тонкий подбородок и, выпрямив спину, демонстративно отвернулась к окну. Мне осталось промолчать, поскольку Катя хоть и красавица, да вот в дороге эти охи и ахи только помешают. Однако блондинку я осмотрел с удовольствием, как и Миха, который делала это не украдкой, а прямиком, чем вызвал у блондинки румянец. Правда от внимания она не отвернулась со смущением, а наоборот выкатила грудь и вытянула шею.

Проводник закончил проверять другого пассажира и вернулся к нам. Сев на свободное место, он проговорил:

— Рад, что вы воспользовались предложением. Ну что, вещайте, куда едете.

Четкого маршрута у нас пока нет, особенно с учетом открывшегося обстоятельства с пчелами. Катя обиженно молчала, глядя в окно, Миха скреб затылок ногтями, а я ответил:

— Сказать по правде, еще не решили. Куда едет этот поезд?

— В Москова град, — немного помолчав, ответил проводник и поправил окуляры под цилиндром. — Вы, похоже, в старой столице никогда и не были. Верно?

Мы вразнобой покивали, а старик-проводник продолжил:

— Так и думал.

— Почему? — спросил я.

— Да лица у вас… Такие…

— Какие?

— Чистые что ли, — пару секунд подбирая слова, ответил проводник. — Ну и загорелые, а не черные от копоти. В Москова граде грязи много в воздухе и каменной взвеси. Вот лица-то и пачкаются от пыли.

Я поправил лямку рюкзака и уточнил:

— Пыль от буров?

Проводник кивнул.

— От них, от самых. После коллапса-то, когда регионы перестали отправлять пищу и разное другое, старой столице пришлось крепко извернуться, чтобы найти для себя новую энергию. Народ-то не захотел работать на электростанциях, пока семьи голодали. Все кинулись фермы делать. Энергетика встала. А она нужна. А рубы кончались быстро. Вот, начали бурить и продавать Лютецкому воду за артефакты, рубы и еду.